Лыков помчался в больницу. Ягода, с обвязанной головой и синяками под глазами, выглядел очень перепуганным.
– Кто тебя так?
– Не знаю.
– Не ври, Гершон. Это были два здоровяка, обсыпанные мукой?
– Вы же все равно ничего не сможете с ним сделать! Даже если заарестуете этих, он подошлет других. Мне велели уезжать, вот выздоровею и вернусь обратно в Рыбинск.
– И на Федора Андреевича Блинова можно найти управу. Ты ведь его имел в виду?
Ягода промолчал.
– Значит, это именно ты продал контрабандный морфий Бомбелю? И не указал о том в рапорте и соврал мне в глаза. Так тебе и надо, дураку… За это ведь тебя побили?
– Мойша-Рива меня выдал. Перед смертью. Как они меня колотили, боже ж ты мой! Я чуть не умер. Они придут снова.
– Опиши их приметы, и никто к тебе больше не придет.
– Ха! Вы зашлете их в Сибирь, да? Они там уже были! Сами говорили. И вернулись опять сюда. Из вашей Сибири только ленивый не бежит! Нет, вы не сможете меня защитить! Они сказали: уезжай, Гершон; и я уеду. Иначе сделаюсь клиентом хевры кадишы[86]. Не спрашивайте меня ни о чем, ваше благородие. Я беззащитный еврей, маленький комиссионер, до которого никому нет дела, кроме мамы с папой. Вы сейчас уйдете по делам и сразу же забудете про Гершона Ягоду. Не только я боюсь; все боятся. Каждому провизору в городе передали команду: не продавать больше наркотику подросткам. Ни под каким видом!
– Команду? Какую еще команду? Кто передал?
– Эти двое. У них такие убедительные кулаки…
– И чья же команда?
– Человека, которого вы назвали, а я не хочу называть.
– Вот молодец! – не удержался Лыков. – Хоть и незаконно, зато действенно. Нас так не послушают, как Блинова.
– Еще бы не послушать! Они сказали: кто не согласится, пойдет следом за Бомбелем. Этот человек, которого я не называю, запретил продажу наркотики в Нижнем Новгороде. Этот человек приказал: только больным и только по рецепту доктора. Вот так! А мне велел уезжать…
– Не торопись с этим. Мы, сыскная полиция, тебя не отпускаем. Сначала послужи как следует. А человек, чьего имени ты не называешь, живет сейчас преимущественно в Казани и здесь бывает наездами. Мы действительно ничего не сможем с ним сделать. Сам он не убивал, а его ребята с убедительными кулаками – убили. И поедут в Сибирь. Ты полежи пока тут, в больничке. Скоро все кончится. И Блинова можно пугануть, да так, что мало не покажется. Он уедет в свою Казань и будет там долго отсиживаться. И за это время забудет про маленького комиссионера Ягоду. Если, конечно, Ягода перестанет связываться с «кикером».
– Уже перестал, ваше благородие!
– Ты будешь выдвигать против грузчиков обвинение?
– Упаси боже! Не убили, и на том спасибо! Они такие же грузчики, как я – обер-прокурор Синода. Видели бы вы их лица…
– Скоро увижу. А когда они увидят мое лицо, думаю, оно произведет на них должное впечатление. Я ведь, Гершель, тоже умею быть страшным. Так что больше меня не обманывай.
– Ни в жизнь, ваше благородие господин Лыков. Для маленького бедного еврея все страшные… Значит, я могу не уезжать? Это очень хорошо. А то у меня наметился гешефт на кишечном заводе. В понедельник. Я могу выйти из больницы к понедельнику?
Лыков рассмеялся и пообещал схватить убийц не позже воскресенья. Потом вернулся на службу и доложил о беседе Благово. Тот был поражен.
– Ай да старик! – сказал он с уважением. – И ведь на самом деле его послушаются. Никому не захочется плавать в пруду с ремнем на шее… Молодец. При бессилии полиции, при отсутствии необходимого закона он решил сам ввести такой закон. Пусть даже в одном городе империи. Право, не хочется его арестовывать, да это у нас и не получится. И хорошо… Помнишь, ты приводил слова Марца-младшего об убитом Бомбеле: «Он знал, что делает». Провизор получил то, что заслужил. Он никак не ожидал возмездия, ощущение безнаказанности поощряло его. Теперь же дана острастка всем: закон там, или не закон, а черту не переступайте.
– Но все же мы обязаны отреагировать!
– Обязаны. И отреагируем. Мы схватим непосредственных убийц. Если это действительно беглые, то, значит, ребята тертые. И тогда все понятно заранее. Опытные преступники всегда замешивают в свои дела богатых и влиятельных людей, а этим сам бог велел. Имя Блинова они назовут нам на первом же допросе. Федор Андреевич, прознав об этом, сядет на пароход и отправится по торговым делам в Казань. Его братья дружески побеседуют с убийцами, и те изменят показания. Признаются, что оговорили уважаемого человека со злобы. Убили, мол, и ограбили по собственному умыслу, ешьте нас теперь с маслом… Получат срок, уйдут в Сибирь, и там, где-нибудь на этапе, им передадут хорошую денежную сумму. С капиталом они легко вернутся в Россию. А Федор Блинов останется богатым и неприкосновенным человеком. Так?
– Да. С одним только дополнением: в Нижнем на какое-то время перестанут умирать от наркотики дети.
Благово вздохнул и велел дожидаться ушедшего в разведку Титуса. От нечего делать Алексей прогулялся по Гостиному двору с Голенищевым-Кутузовым-Толстым, послушал байки про Дальний Восток. Рыжей плутовки-хипесницы они опять не обнаружили, и Лыков вернулся в кабинет.
В шесть часов пополудни появился наконец Титус. Он был в мундире штабс-капитана 9-го пехотного Старо-Ингерманландского полка. Полк входил в дивизию, стоящую лагерем в окрестностях Нижнего Новгорода. Под видом интенданта Титус завалился к управляющему неклюдовской мельницей и предложил продать для армии муки.
– Давай, говорю, дядя, тысячу двести пудов. Правильная цена рубль и десять копеек за пуд. А я тебе уплачу рубль двадцать. Под расписку. Гривенник с пуда ты мне вернешь. По рукам? Вспомни девиз нашего времени: кауфен-феркауфен![87] Не то куплю у Дегтярева…
– И что дядя?
– Даже не удивился. Сказал, чтобы приходил в среду, когда они закончат молоть для Главного тюремного управления.
Сыщики посмеялись, Титус продолжил свой рассказ:
– Условились, что я приеду послезавтра, и пошли смотреть мельницу. Огромное предприятие! Главный корпус двадцать саженей высоты! Как скала, стоит над деревней. Ну-с, заодно я разведал и все остальное. Рабочие, которые не местные, живут в казарме при мельнице. Возле казармы – кабак, вечером они все там.
– Значит, и наши грузчики-душители около стойки должны обретаться, – продолжил Лыков. – Я потолкаюсь там, поспрошаю, нет ли у кого чего на продажу. Например, «кикера».
– Это слишком прямолинейно, – возразил Благово. – Деревня за городом. Муку мелят, крупу рушат. Вдруг приезжает незнакомый человек и сразу быка за рога: а нету ли у вас морфию? Они же не дураки.
– Как же тогда?
– Вас будет двое: Форосков продавец, а ты телохранитель. Петр станет предлагать ворованный спирт во флягах и необандероленные папиросы. И заодно покажет пару пакетиков с кокаином и ампулу с морфием. Предложит купить. Никто, конечно, не заинтересуется, кроме тех, кем интересуемся мы. И когда вы станете уходить, то, если вы ни в чем не проколетесь, они к вам сами подойдут. Заведут издалека разговор про «кикер», спросят цену, а потом предложат купить у них со скидкой. Форосков скажет, что товар сначала надо посмотреть. Когда душители принесут бомбелевский морфий, вы их и возьмете.
– Я против, – энергически вмешался Титус. – Их двое и наших двое. Полицейскую засаду в деревне не поставишь. Слишком опасно получается.
– Наших будет трое, если считать с возницей. Они же не пешком ввалятся в Неклюдово с флягами спирта на загривках.
