Бомба из прошлого

В ухе пискнуло.

— Контроль. Я на месте. На стене, к западу от Барбакана. Наблюдаю цель. Ч-Один, прием.

Он резко выдохнул. Колени вдруг стали словно ватные. Голос прозвучал уверенно, четко. Ему бы порадоваться — адреналин, погоня и все такое, — но радости не было. Только прошедшее волной облегчение — наконец-то есть прямое наблюдение. Но долго ли еще продолжится игра?

* * *

Его разбудил пес, лежавший на своем обычном месте, у печи, возле двери. Он поднял голову, навострил уши и громко залаял. Потом вытянул передние лапы, выпустил когти и поскреб дверь. Лай сменился угрожающим, глубоким, идущим из нутра рыком.

Тадеуш прислушался и, услышав машину, которая и разбудила собаку пол минуты назад, поднялся со стула. Два дня во рту не было ни крошки, и теперь его качнуло, так что пришлось опереться на стол. Сумерки спустились рано и принесли с собой дождь, а света в домике тоже не было. Ни чая, ни кофе он не пил — только воду. Мотор тарахтел все ближе. Похоже, за рулем сидел человек основательный и осторожный, избегавший залитых дождем колдобин и рытвин и старавшийся объезжать их по обочине.

Луч фар скользнул по окну у запертой надежно двери, и пес снова подал голос.

Тадеуш медленно, держась поближе к стене и избегая света фар, двинулся к окну Подъехав ближе, машина повернула. Свет ушел в сторону. Он шагнул к столу, взял в руки дробовик. Проверил, переломив стволы на колене. Оба были заряжены. Тадеуш снова занял позицию у окна.

Машина остановилась. Фары погасли. Его обступила темнота.

Застонала, открываясь, потом хлопнула дверь. Скрип шагов по мокрой земле — кто-то шел к двери. Палец сам лег на спусковой крючок. Пес затих, но прижался к его ноге и хрипло дышал, напряженный, готовый прыгнуть, если дверь начнут ломать. Тадеуш всегда знал, что рано или поздно они придут. Придут под покровом тьмы. Придут за ним. Наложенное проклятие требовало мщения, и это означало, что однажды за ним придут.

В дверь постучали. Не агрессивно, не сильно — осторожно. Страх, сидевший в нем с того времени, как в лесу появился человек, наблюдавший за его домом, немного отпустил. Стук повторился. Он остался на месте, а пес негромко зашипел, но не залаял.

Потом — голос:

— Тадеуш… Ты здесь, Тадеуш?

Он не ответил, но опустил ружье.

Голос прозвучал немного нервно.

— Тадеуш? Ты ведь там, за дверью. Это я, отец Ежи. Пожалуйста, ответь, если ты там.

Священник, конечно, слышал собаку. Он шагнул к столу и положил дробовик на старую газету.

— Ты же дома, Тадеуш. Открой. Впусти меня.

Он вернулся к двери, отодвинул засов, повернул ключ и шепнул что-то на ухо псу, который улегся на прежнее место у плиты. Тадеуш открыл дверь и увидел едва заметно проступающий в темноте силуэт. Священник чиркнул спичкой и поднял руку В другой руке он держал тяжелый с виду пакет.

— Ты здоров, Тадеуш? Почему без света? Болен?

Хозяин отступил, скрутил полоску газеты, сунул в печь. Уголья еще не остыли, и бумага схватилась сразу. Он поднес ее к масляной лампе. Гость огляделся, и Тадеуш заметил, как скривилось его лицо, как дернулся нос, дрогнули губы.

— Нельзя так жить, — качая головой, сказал священник. — В грязи, с этой вонью, без света. Нельзя. И не нужно.

Отец Ежи посмотрел на раковину, в которой лежала грязная посуда двухдневной давности. Столько дней он ничего не ел.

— Дома есть хоть какая-то пища?

Тадеуш покачал головой и подумал, что свет лампы выдает его стыд.

— Можешь сварить кофе?

Он развел руками, показывая, что в доме нет даже этого.

Священник вытер табурет и сел. Повернулся к столу, аккуратно повернул ружье — так, чтобы стволы смотрели в окно, — и поставил на колени пакет. Лицо у него было бодрое, обветренное, щеки блестели чистотой. Из кармана пальто гость извлек бумажный пакетик с двумя печеньицами и протянул их собаке. Пес, живо поднявшись с места, тут же слопал их и положил голову на колени заботливому незнакомцу.

— Ты долго не приходил, Тадеуш. Не привез обещанные дрова. Честно говоря, дров осталось совсем мало, и в следующее воскресенье мы сожжем последние. Есть такая пословица: Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Это, конечно, шутка, потому что ты не гора, а я не Магомет. Просто подумал, что ты заболел, что не смог нарубить и наколоть дров, вот и решил навестить.

Что ответить? Он не знал. А потому ничего не ответил и только опустил голову. Священник погладил пса по холке.

— Я попросил Магду узнать, бывал ли ты в магазине, и она подтвердила, что ты и там не появлялся. Вот почему я и укрепился в мысли, что тебе нездоровится и что ты голодаешь. Это все Магда собрала.

Священник открыл пакет. На картонном подносе лежал завернутый в фольгу пирог. Тадеуш Комиски склонил голову в знак благодарности.

— Теперь я вижу, что ты не болен. По крайней мере не телом. Думал, с тобой что-то случилось — поранился, упал или сильно простудился. Но вот смотрю я на тебя, вижу, как ты прячешься в темноте, держишь ружье под рукой, и одолевает меня печаль. Я священник, и ты не обязан отвечать мне, но… Скажи, ты сделал что-то плохое? Почему ты прячешься от мира?

Он никак не мог отвести взгляд от пирога, приготовленного Магдой, домоправительницей отца Ежи, который между тем отправил в пасть изголодавшейся собаки еще одну печеньицу.

— Ты совершил какое-то преступление? Обидел кого-то? Взял чужое? Признание очищает. Ты ничего не хочешь мне рассказать?

Тадеуш облизал пересохшие губы. Из леса донесся глухой крик совы. Он не ответил.

— Прежде чем отправляться сюда, я навел кое-какие справки и попросил сделать то же Магду. Деревенские считают тебя странным, не таким, как они, но никто не сказал, что ты сделал что-то плохое, обманул кого-то или причинил кому-то боль. Тем не менее ты напуган и держишь наготове оружие. Вот я и спрашиваю себя: почему немолодой уже человек, живущий в лесу, в доме, где родился, держится особняком? От кого ему защищаться? Кого бояться? Я еще молод, всего лишь семь лет назад закончил краковскую семинарию, и плохо разбираюсь в людях. Но я знаю, что исповедь очищает, и вижу, что на тебе лежит какая-то вина.

Слезы подступили к глазам, и Тадеуш вытер их рукавом.

— Чем мог провиниться человек, если он не преступник? Насколько мне известно, ты родился в этом самом доме, который охраняешь теперь с собакой и ружьем, в 1937 году. Ты не кажешься мне человеком, способным на преступление, но ты и ребенком жил в этом лесу. Ты жил в доме, который стоит так близко от того места. Однажды к нам в семинарию приезжал раввин из Германии. Мы слушали его с особенным вниманием. Он рассказывал о Холокосте, а на следующий день мы поехали в Аушвиц-Биркенау. Всего час езды на поезде от Кракова. Он произнес слова, которые я запомнил навсегда. Слова, с которыми провожали его те, кто был в том лагере и кому повезло выжить. Вот эти слова: «Для евреев немцы были злом, но поляки-христиане были еще хуже». Ты ведь был тогда ребенком? Можешь не отвечать, но помни — только исповедь очищает человека от чувства вины. И вот что я скажу, Тадеуш. Если только тебе представится возможность — а такое случается очень редко — исправить причиненное зло, воспользуйся ею. И, пожалуйста, привези нам дров. В последние дни нам пришлось нелегко.

Священник поднялся и вышел.

Вдвоем, Тадеуш Комиски и пес, они съели мясной пирог, поделив его пополам. Исправить зло… Слова эти звенели у него в ушах. Он смел на ладонь оставшиеся на столе крошки и дал псу вылизать картонку.

* * *

Он вздрогнул и на мгновение застыл от шока, но Ройвен Вайсберг их не увидел.

Они шли по стене, а внизу, справа, виднелся крепостной ров, окружавший когда-то Старо Място.