очевидно, надеясь, что впоследствии он столь же охотно будет отвечать ей.
Мисс Тарбелл была неглупой женщиной и внешне не напоминала «синий чулок». Она задавала вполне толковые вопросы ровным, лишенным модуляций голосом, каким обычно говорят американцы. Холмс не удивился, узнав, что мисс Тарбелл изучала биологию и химию и неплохо разбиралась в научных методах расследования. Ей было лет тридцать пять, она была высокой, худощавой, с темными волосами и загорелой кожей, благодаря поездкам на открытых верхних площадках парижских омнибусов. Мисс Тарбелл хотелось снискать расположение Холмса, и с ее губ не сходила приятная улыбка. Короче говоря, она мне понравилась, и, неоднократно будучи объектом демонстраций Холмсом своих дедуктивных способностей, я ей искренне сочувствовал. Когда мисс Тарбелл настояла, чтобы Холмс испробовал свои методы на ней, он проделал обычный трюк, определив ее место жительства в Париже – рю Соммерар на левом берегу Сены – и тип человека, рядом с которым она сидела этим утром в омнибусе.
— Да, но что вы можете сказать обо мне самой, мистер Холмс? — не унималась мисс Тарбелл.
Я знал, что она совершила промах и ей за это воздастся.
— Вы стеснены в средствах, мадам. Возможно, ваши издатели не выплачивают вам то, что должны. Очевидно, они довольны вашей работой, потому что поручения взять у меня интервью домогаются многие. Как правило, его доверяют надежным и одаренным журналистам. Я вижу, что вам не хватает денег, так как ваше весьма прочное черное платье полиняло по швам. Покрой вашей одежды свидетельствует о наличии вкуса и о том, что вы обращались бы к портному, если бы могли. Вы пытались сами придать платью менее поношенный вид, закрасив чернилами потертые швы.
— Холмс! — воскликнул я, удивленный, что он способен вести себя столь неджентльменским образом. Я был смущен, присутствуя при таком грубом и унизительном обращении с леди, но мисс Тарбелл, к ее чести, печально улыбнулась и подтвердила правильность его выводов. Она записала их для своих читателей и вновь обрела свойственную ей сдержанность, запечатлевая нелестные характеристики Холмса в своем блокноте. Будучи официальным биографом Холмса, я достаточно хорошо разбирался в ее работе и знал, что она выжмет нужный ей эффектный материал даже за собственный счет.
Возможно, в комнату постучали, но я не уверен. Знаю лишь то, что мы вскочили, когда дверь распахнулась, и в наш номер ворвался полицейский. За ним следовал консьерж, готовый исполнять обязанности переводчика. Холмс и мисс Тарбелл свободно говорили по-французски, но даже я понял слова полицейского:
— Произошел новый взрыв – на этот раз в полицейском участке на Итальянском бульваре. Вы нужны там, мистер Холмс. Пожалуйста, следуйте за мной.
Я не помню, разговаривали ли мы по дороге, хотя поездка была очень краткой, так как полицейский экипаж везде пропускали. Еще никогда я не видел подобных разрушений, как на месте взрыва. В Афганистане я достаточно насмотрелся на изувеченных людей и сам был ранен, но моим глазам ни разу не представлялось настолько искореженное здание. Целая секция каменной кладки стены обрушилась, обнажив каркас.,
Мы поднялись по узкой винтовой лестнице. В коридоре второго этажа, на скамье между двумя окнами, мы нашли мертвого клерка. У него отсутствовала голова, а шея являла собой бесформенное кровавое месиво. Мы прошли туда, где еще полчаса назад был кабинет инспектора. Сам инспектор лежал в углу еще живой, но я был не в состоянии его спасти. Взрывом ему размозжило череп и выбило глаза. Позднее, когда вывернули его карманы, обнаружили монеты с вонзившимися в них осколками бомбы.
Очевидно, этому несчастному принадлежали кусочки плоти в лужах крови на полу. Кровь капала с внутренностей, которые повисли на газовом рожке, вырванные взрывом из обугленного тела в другом углу. Остатки униформы указывали, что этот человек был сержантом. Напротив него лежал еще один труп. В его туловище зиял багровый кратер, а серые брюки походили на те, которые носят служащие коммерческих банков и промышленных фирм.
К моему удивлению, я увидел, что мисс Тарбелл все еще находилась рядом с нами. Ее лицо было смертельно бледным, и если она ела что-нибудь этим утром, то наверняка избавилась от съеденного среди окружавших нас следов бойни. Тем не менее женщина выглядела не хуже Холмса, который пулей вылетел из жуткой комнаты. Я слишком хорошо его знал, чтобы подумать, будто его тошнит, но был слишком потрясен, чтобы двигаться так же проворно, как он. Увидев, куда он направился, я вышел следом за ним на тротуар.
Холмс отошел от тела одного полисмена и подошел ко второму, как раз вовремя, чтобы услышать слово «Дар-мо». Это слово оказалось последним. Опустившись на колени, я попытался нащупать пульс и, убедившись, что бедняга умер, внезапно увидел край полинявшей черной юбки мисс Тарбелл, еще сильнее потемневшей от крови. День был пасмурный, в воздухе пахло дождем. Если бы я рисовал одну из нелепых картин, которые пишут современные художники, то изобразил бы этот пейзаж в свинцовых тонах с алыми брызгами, так как все вокруг казалось мне безнадежно серым, за исключением ярко-красных пятен.
Мисс Тарбелл увидела, что стоит в луже крови, и отскочила назад.
— Несчастные! Помоги Бог их семьям, — сказала она и прикрыла рот ладонью, словно старалась преградить путь эмоциям.
К этому времени полицейские перестали сновать взад-вперед и разбились на маленькие группы. Казалось, они не знают, что им делать. Гнев был предпочтительнее горя, поэтому двое из них затеяли горячий спор о том, под юрисдикцию какого участка подпадает место преступления.
— Кто видел, что произошло? — осведомился Холмс. —
— Я видел, как они вошли, когда я выходил, — отозвался молодой полицейский. Он был цел и невредим, не считая перенесенного ужаса. — Люк – его тело наверху – впустил полицейского и клерка, который держал перед собой металлическую коробку, как официант поднос с курицей. Это напомнило мне праздничный обед. — Полицейский вытер глаза. — Я был на улице, когда услышал жуткий звук – словно удар железного колокола в Судный день.
— Что означает «Дармо»? — спросил Холмс.
— Город в Лотарингии, — отрапортовал полицейский, как будто отвечая на уроке географии.
Я не мог поверить глазам – мисс Тарбелл делала пометки в блокноте.
— Компания «Дармо» – большая промышленная фирма, занимающаяся железной рудой, мистер Холмс, — сказала она. — Ее шахтеры уже некоторое время бастуют. Я читала об этом в газетах.
— Где ее офис? — осведомился Холмс.
Хорошо одетый мужчина, — как мы узнали позднее, мсье Анри Труту, присланный из Дворца правосудия, — указал Холмсу на авеню де л'Опера в нескольких кварталах отсюда.
Труту был худощавым человеком с темными волосами под цилиндром, в визитке, какие носили французские чиновники высокого ранга. Ему было не более сорока лет, а когда он говорил, уголки его рта приподнимались, слегка обнажая зубы.
Но для разговоров не оставалось времени. Холмс, мисс Тарбелл, Труту и я поспешили по указанному адресу, наверняка выглядевшие теми, кем, в сущности, и являлись, — посланцами с места адской бойни. Впрочем, новости о происшедшем уже распространились по всему кварталу, и повсюду толпились возбужденные люди.
Когда мы добрались до здания, где помещались офисы компании «Дармо», Труту предъявил удостоверение и потребовал кого-нибудь из начальства. Один из дежурных проводил нас к президенту компании. Мы поднялись по мраморной лестнице, покрытой мягким красным ковром. У дверей зала совета директоров Холмс, растрепанный и с выпученными глазами, постучал кулаком по резной дубовой панели и ворвался в комнату. Пятеро директоров, увлеченные дискуссией, вскочили в страхе и гневе. Самый старший из них, худой и болезненный на вид, сдавленно крикнул: «Анархисты!» и полез под стол. Двое более молодых бросились на Холмса, который выглядел нашим предводителем и которому в очередной раз пригодилось его увлечение боксом. Оказавшись на полу, храбрая, но опрометчивая пара окинула нас взглядом и, по-видимому, решила, что Труту, мисс Тарбелл и я не представляем физической угрозы. Более высокий из нападавших, с глубокой морщиной между бровями, придававшей его лицу мрачное выражение, никак не мог отдышаться, но второй, помоложе и покрепче, казалось, еще не утратил воинственный пыл. Когда они поднялись с пола и стряхнули пыль с пиджаков, Труту представил себя и Холмса.
Высокий противник Холмса, которого звали Мартен Каспи, заговорил по-английски почти без
