— Майор Мочалов, — спокойно сказал командир полка.
Зернов сцепил перед собой большие ладони и выпрямился.
— Не рано ли? Комэск он у вас новый, изучить вы его как следует не успели. Как видишь, даже сегодня на разборе он с ненужной резкостью обрушился на Ефимкова, не подумал, что этак можно подорвать командирский авторитет своего заместителя. И для чего нужно было сравнивать капитана с Митрофанушкой? Согласись, подполковник, что это непростительная бестактность.
Земцов упрямо замотал головой. Под густо нависшими бровями глаза прищурились, их остановившийся взгляд стал твердым.
— Эпизодическая ошибка, товарищ генерал. Ни больше ни меньше, — возразил Земцов. — Когда я присматриваюсь к стилю работы майора Мочалова, у меня невольно возникает чувство гордости. Если бы каждый комэск был таким, как бы мы далеко ушли!
Зернов улыбнулся. Все же приятно слышать столько хорошего о летчике, которого знал еще юнцом, который когда-то так остро напомнил ему погибшего сына.
— Сдаюсь, сдаюсь! — воскликнул он. — Вера Харитоновна, идите сюда поскорее, мы вас не отпускали от себя надолго. Садитесь поближе. Вам предоставляется редкий случай убедиться, как ваш муж стоит перед начальством за своих подчиненных.
— Горой стою! — подхватил Земцов.
Генерал потянулся к графину с квасом, снова наполнил свой стакан.
— Твоя правда, Макарыч, — согласился он, отпив большой глоток, — подумаем о выдвижении на эту высокую должность майора Сергея Мочалова. А за сегодняшнюю ошибку, допущенную на разборе, ты его отчитай. Не имеет права способный комэск этак ошибаться в отношении к людям.
Галина Сергеевна поднималась по лестнице с туго набитым портфелем в руках. День у нее сегодня был напряженный: шесть уроков, педагогический совет, и она устала. На узкой площадке она остановилась перевести дыхание и удивилась: из квартиры доносились звуки вальса «На сопках Маньчжурии». Играл Кузьма. Галина Сергеевна хорошо знала — муж брался за аккордеон лишь в том случае, если у него что- нибудь не ладилось. Аккордеон ему подарил командир дивизии на фронте за удачный вылет, во время которого Кузьма со своей пятеркой рассеял над стратегической переправой три группы «юнкерсов», заставив их отбомбиться по своим войскам. С тех пор он выучил на аккордеоне только две вещи: «На сопках Маньчжурии» и «Выйду ль я на реченьку». Играл он неверно, страшно фальшивил, и не успевали окончательно растаять грустные, замедленные аккорды первой мелодии, как мехи моментально рвали бойкий мотив второй. Получалось какое-то невообразимое попурри.
Галина Сергеевна открыла дверь и перешагнула порог. Бросив на диван портфель, она стала расстегивать круглые коричневые пуговицы пальто. Кузьма Петрович сидел на стуле между шкафом и этажеркой с книгами. Наклонив голову, он с силой вдавливал большими пальцами клавиши и негромко с хрипотцой подпевал:
— Ты пришел сегодня раньше меня, — обратилась к нему жена, осторожно и неуверенно улыбаясь, — просто небывалый случай.
Ефимков мотнул головой.
— Отлетался рано — и до дому сразу.
Пристально поглядев на мужа, Галина Сергеевна недоуменно пожала плечами.
— Обычно ты приходишь в сумерки.
— А сегодня взял да и пришел раньше, — недовольно нахмурился Кузьма Петрович. — А тебе, Галю, уже и не по душе?
Говорил он рассеянно, глуховатым, ломким голосом. Галина Сергеевна подняла голову. Увидела у мужа тоскливые глаза, прорези морщин на лбу. «Нет, определенно что-то случилось», — окончательно утвердилась в своем предположении Галина Сергеевна и почувствовала, как всю ее захлестывает тревога.
— Что с тобой, Кузя? — спросила она, приблизившись.
Правое плечо Ефимкова поднялось вверх и тотчас же опустилось, словно кто-то взвалил на него непосильную ношу. Капитан попытался улыбнуться, но улыбка получилась жалкой, растерянной. Нет, Кузьма не умел скрывать перед людьми решительно ничего: ни своих радостей, ни обид.
— Твоя неприятность связана с военной тайной? — настойчиво допытывалась Галина. И, как обычно, он не выдержал, перестал запираться.
— Нет, Галю. Особой военной тайны здесь нет. Просто твоего мужа сегодня зверски обидели, сказали, что он плохой летчик и тянет назад всю эскадрилью.
— Кто же это сказал?
— Человек, от которого я меньше всего ожидал. Мой лучший друг, Сергей Мочалов. Произнес это громогласно, при всех моих подчиненных. От него же я узнал, что являюсь кем-то вроде Митрофанушки.
— Да как он смел! — вспыхнула Галина Сергеевна.
— Вот и я думаю, как он смел! — подхватил капитан. — Тоже друг!
Галина Сергеевна чуть отступила назад и ладонями охватилась за виски, словно у нее внезапно заболела голова.
— Постой, постой, — произнесла она, напряженно думая. — А что он говорил еще?
— Кто? Мочалов?
— Ну да.
— Всякое говорил, — мрачно понурил голову Кузьма Петрович, — что я безнадежно отстаю в теории. Новую технику плохо знаю. Ну и все такое прочее.
Галина Сергеевна выпрямилась. Уголки ее губ поползли вниз в разные стороны.
— Горькие слова, Кузьма. А как ты полагаешь, есть в них правда?
— Правда? — озадаченно переспросил Ефимков. Вопрос жены прозвучал для него неожиданно. В самом деле, за те часы, что прошли после разбора полета и резкого выступления Сергея Мочалова, он успел о многом подумать. Обида жгла душу. Кузьма вспомнил фронт, дни, прожитые с Сергеем в одной землянке, совместные вылеты на штурмовку и то, с какой заботой справлялся он всегда по радио в воздухе о состоянии друга в бою. Вспоминал Кузьма их переписку. Она не прекращалась все годы, пока Мочалов учился в академии, и была по-мужски грубовато-нежной. Вспоминал, какими искренне-откровенными были они всегда. «Как же он мог, как он мог так меня оскорбить?» — думал Ефимков с горечью. Но ни разу не задумался Кузьма, была ли правда в словах Сергея. Сейчас об этом спросила жена. Ефимков с шумом пододвинул стул, поставил на него аккордеон и, заложив руки в карманы, заходил по комнате.
— А какое мне дело, сколько процентов правды в его словах! — почти закричал он. — Что я, бухгалтер, чтобы процентами этими заниматься. Он на дружбу нашу не посмотрел, на славу мою командирскую… Вот с чего душа заболела!
— На славу, говоришь? — с ожесточением повторила за ним Галина Сергеевна. — Может, ты еще про Золотую Звезду Героя скажешь? Да, она хороша тебе для парадов или в тех случаях, когда ты, большой, рослый, идешь по городу и она блестит у тебя на груди. Или когда ты сидишь в президиуме на торжественных собраниях. Все это так. — Галина понизила голос, глаза ее стали осуждающими. — Только помни, Кузьма, на одной Золотой Звезде далеко не улетишь. Учиться надо, расти, а ты… — она махнула рукой, отошла. — Хорошо тебе Мочалов сказал про это, пусть и резко. Эх, Кузьма, Кузьма, призадумайся.
