Ефимков тяжело опустился на стул.
— Галю, послушай меня и пойми. Я же не от всего отказываюсь. Да, я действительно плохо выполнил задачу, потому что не поверил в новый прибор, а не поверил потому, что плохо его знал. Но зачем Сергей, мой старый друг, мой нынешний командир, говорил обо мне в самых обидных словах? Молчал, молчал и сразу так рубанул.
Кузьма сбивался. Ему трудно было говорить от переполнявшего его волнения. А жена смотрела на него молча, прямо, и черные продолговатые глаза были наполнены болью. Ефимков не прочел в них одобрения.
— Кузьма, ты не прав, — сказала она уверенно. — Мочалов говорил тебе об этом при первой встрече, здесь, у этой этажерки с книгами.
Ефимков удивленно посмотрел на нее.
— Здесь, у этажерки с книгами?
— Да, здесь.
— Галю! Да неужто то был серьезный разговор? Он же тогда мне шуткой сказал, а разве меня так проймешь?
Галина Сергеевна развела руками.
— Как же тебя пронимать прикажешь? Мягко — не доходит. Резко — действует, но ты приходишь в ярость. А золотой серединки тут нет и не может быть.
Она подошла к нему. Ласково прижалась щекой к стриженной под ежик голове. Внезапная вспышка гнева потухла. Наступило молчание. Кузьма мрачно уперся глазами в брошенные у порога унты — возле них появилась лужица от растаявшего снега. Галина гладила его крутой подбородок холодной ладонью.
— Непокорный ты мой, — тихо звучал ее голос. — Постригся под «ежа» и колоться, как этот зверек, хочешь. А кого колоть? Людей, желающих тебе добра? Ну, посуди сам, можно ли выставлять колючки против товарищей! Прав ведь в конце концов Мочалов. Пусть резко сказал, пусть обидел тебя сравнением с Митрофанушкой, но он же добра тебе хочет. Ты лучше подумай, как себя переделать, догнать товарищей, которые успели уйти вперед. Думаешь, мне за тебя не больно? Я твоя жена, Кузя. Твоя слава — это и моя слава. Твоя ошибка — моя ошибка. Кузя, Кузя, какой ты огромный, непослушный ребенок!
Ефимков потянулся к ее голове, широкой своей ладонью стал бережно гладить волосы, разделять и спутывать локоны.
— Галю, Галинка…
Он чувствовал, как ободряет близость этой женщины, такой понятной и доброжелательной, что в устах ее самые горькие слова звучали лаской. «А Галина, в сущности, повторяет то же самое, что сказал Мочалов на разборе, а я ее слушаю спокойно, не загораясь от возмущения…»
И Ефимков ощутил, как новые упрямые силы закипают внутри. Ему, в свою очередь, захотелось чем- нибудь утешить жену.
Рука, гладившая ее голову, собралась в жесткий кулак, способный согнуть подкову.
— Ничего, Галю, ничего, не волнуйся, — сказал он решительно, — не настало еще время списывать Ефимкова из авиации. Я в академию, конечно, не лезу и доктором аэродинамики становиться не собираюсь. Но мы еще посмотрим. Потерпи, Галю, голубка, тебе за меня не будет стыдно.
Он хотел еще что-то прибавить, но громкий стук в дверь оборвал сбивчивую речь. Кузьма поспешил отворить. На пороге стоял посыльный из штаба, молоденький солдат в шинели, запорошенный снегом.
— Вам телеграмма, товарищ капитан.
Ефимков пропустил солдата в комнату, принял от него маленький листок бумаги. Телеграфировал младший брат:
«Проездом буду станции семнадцать двадцать вагон пять возможности встречай. Привет Гале. Михаил».
Кузьма передал телеграмму жене, взглянул на часы. Без трех пять. До прихода поезда двадцать с лишним минут, а до города семь с лишним километров.
— На чем же я доберусь? — озабоченно спросил он и посмотрел на безбровое лицо посыльного.
— Подполковник Земцов прислал машину, — доложил солдат, — ждет у парадного. Разрешите идти?
Ефимков кивнул и не успел затворить дверь, как Галина Сергеевна вынесла из соседней комнаты шинель и шапку-ушанку.
— Морозит, оденься теплее.
— А ты, Галю? — в его глазах отразилось недоумение. — Разве не поедешь на Мишку взглянуть? Мы же его несколько лет не видели.
— А кто заберет Вовку из детского сада?
— Не додумал, — виновато улыбнулся Кузьма. — Тогда разреши тебя покинуть.
Он поцеловал жену и ушел.
Дорогой мела поземка. Глядя, как бьются в окно «эмки» хлопья снега, Ефимков вспоминал своего брата Михаила. Бывший командир саперного взвода в звании лейтенанта, Михаил Ефимков ушел в запас и поехал работать токарем на один из крупных заводов. Кузьме вспомнилось, что на его свадьбе Михаил был самым что ни на есть бесшабашно веселым гостем. Он стал, что называется, «душой общества», произносил тосты один задиристее другого: или за то, «чтобы у Кузьмы Ефимкова, старшего моего брата, росла дюжина «ефимчат», или за то, «чтобы ридный братец поскорее достиг какой-либо планеты или по крайней мере привез ему, Михаилу, хотя бы одну яку маленьку звездочку — ведь он же великан и может в ночном полете достать ее своей лапищей». Отца Галины Сергеевны, седого почетного железнодорожника Горпенко, Михаил покорил раз и навсегда своими песнями. Чтобы понравиться новому родственнику, он умышленно пел своим мягким, так не похожим на голос старшего брата, заливистым тенором одну за другой то грустно-задумчивые, то бурно-веселые украинские песни. Старик Горпенко так растрогался, что, целуя поочередно то дочку, то Кузьму, то Михаила, со слезами на глазах восклицал:
— От гарный парубок, ты, Михайло… Яка обида, що дочки у меня больше нема. Ох, и добрый был бы ты зятек!..
А Михаил уже наливал себе и брату «Запеканку» в рюмки и, озорно блестя глазами, кричал:
— Держи, Кузя, штурвал покрепче, чтобы выше звезд и месяца летать, а мы, станкостроители, такую технику тебе на земле подготовим, что в обиде не будешь.
…По пути на вокзал «эмка» дважды садилась в кювет, к счастью неглубоко, и ее сравнительно легко удавалось вытаскивать. Ефимков едва поспел к московскому скорому. Он вбежал на перрон, когда к вокзалу подкатила длинная вереница вагонов. Михаил стоял на ступеньках, такой же высокий и плечистый, как и Кузьма. Только глаза у него были синие, материнские, да густые волнистые каштановые волосы красиво зачесаны назад. Но подбородок крутой, упрямый, как у старшего брата, и губа нижняя полная, вздрагивающая от усмешки.
Пальто с котиковым воротником было распахнуто, и Кузьма увидел под ним красивый коричневый костюм из дорогой шерсти.
— Жду, Кузя, жду, — приветствовал брат, — ты уже на целую минуту опоздал.
Они крепко обнялись, и Кузьма Петрович ощутил запах тонких духов.
— Ого, да мы, кажется, франтим!
Михаил спокойно встретил шутку.
— А по-твоему, токарь должен всегда в замасленном комбинезоне ходить? Я и учиться начал, Кузя, не только франтить. Можешь поздравить, уже на первом курсе института металлов.
Глаза капитана округлились.
— Вот как!
Младший брат довольно рассмеялся, показывая крепкие белые зубы.
— Удивил, а? Можешь сказать: «Дай бог нашему теляти да волка сжевати». Ничего, дело пойдет.
— Значит, у станка уже не работаешь?
