— Совершенно точно.
— И вы уже вышли к аэродрому?
— Да.
— Теперь нужно будет поступать таким образом…
Оботов снял с головы шапку и положил на соседний стол. Пригладив жесткую седину висков, он заговорил спокойно, не торопясь, повторяя по два раза, когда и каким будет каждое колебание стрелок и как летчику нужно их понимать. Объяснял замполит просто, и Кузьма удивился, что этот человек, уже несколько лет не поднимавший в небо истребитель, все до тонкостей понимает в новом навигационном оборудовании.
— Вы и это знаете! — воскликнул Ефимков, когда Оботов стал говорить о том, какие возможны отклонения в показаниях прибора при пробивании облаков. — А для чего вам знать с такой глубиной? — Кузьма хотел сказать: «Вам, бывшему летчику», но запнулся.
— Вы собирались сказать — вам, которому не придется никогда летать? — будто угадал Оботов.
— Нет, я не совсем так, — густо покраснел Кузьма Петрович.
Подполковник спокойно посмотрел на скрытые под стеклом прибора стрелки.
— А как же можно иначе, — убежденно возразил он, — какое право я имею знать этот прибор, допустим, хуже вас? Пусть я не летаю, но изучать новую технику я должен больше других. Что же я за политработник, если не сумею ответить на вопрос любого офицера, который младше меня и по должности и по званию? Что тот подумает: «Ну и Оботов. Только и может политинформации да занятия по марксистко- ленинской подготовке проводить». Нет, Кузьма Петрович, учиться, учиться и учиться, иначе быть не может.
Замполит молча взял шапку, собираясь уходить. Потом, что-то вспомнив, постучал о стол указательным пальцем.
— Вот еще что, Кузьма Петрович! Помните, на занятии мы как-то вели речь о переходе количества в качество, и вы не могли назвать примера?
— Помню, — насторожился Кузьма.
— Вот вам убедительнейший пример из вашего личного жизненного опыта, ваш неудачный полет наперехват. Вы стали мало учиться, пренебрегли теорией. Вам казалось, что такой опытный офицер, как вы, может обойтись старыми практическими навыками. А новая техника требовала знаний, знаний и знаний. Вы не замечали, как происходили эти количественные изменения. А в один прекрасный день количество перешло в качество, в плохое качество. Скачок. Вы не сумели перехватить «синего».
— Да, это был ска-ачок! — Кузьма всей пятерней провел по волосам. — У меня этот скачок из головы не выходит!
— Вижу, — согласился замполит, — но вижу и другое: вы взялись за дело, и радуюсь этому особенно!
Оботов дружески потрепал Ефимкова по плечу.
— Эх, Кузьма Петрович! Отличный вы человек. Прямой, душевный, дело свое любите. Так надо к черту выбросить упрямство свое и самолюбие, как самолет-буксировщик сбрасывает простреленный конус. Я уверен, что в следующем тактическом полете вы себя покажете!
Ефимков быстро встал, двинулся к замполиту и чуть не обнял его в бурном порыве.
— Спасибо, товарищ подполковник, спасибо вам человеческое от всей души, что поддержали, — трубно заговорил он и покраснел. — Увидите, что Ефимков не только ошибки делает, но и исправлять их умеет.
Оботов ушел, а Кузьма еще долго повторял теоретические расчеты слепой посадки…
— Через неделю мы расстанемся, Боря, — сказала Наташа. Ее широко раскрытые глаза смотрели куда-то поверх Спицына, — должно быть, на дверь библиотеки, ее неплотно притворил за собой один из последних посетителей.
Шел уже десятый час. Библиотеку полагалось закрывать. Спицын смущенно перелистывал страницы восьмого тома Чехова. Он принес его сдавать, и Наташа уже вычеркнула книгу из формуляра, но томик еще продолжал лежать на столе, и пальцы лейтенанта переворачивали страницы.
— Значит, уезжаете?
— Через неделю.
Наташа бесцельно переложила с места на место зеленую ручку, подула на стол, хотя ни одной соринки на нем не было.
— Так скоро?
— Да.
Спицын вздохнул. Он не обладал счастливой способностью быстро сходиться с людьми, а с девушками был особенно робок и нескладен. Борис нередко завидовал Пальчикову: у того и речь бойкая и шутка всегда наготове. Даже с Наташей, а к ней его очень потянуло за эти дни, он был неразговорчивым. Сегодня одна из последних встреч. Скоро проходящий поезд заберет эту девушку и увезет далеко- далеко.
— Я вам напишу, обязательно напишу, — решительно сказал Спицын, — про то, как у нас тут в Энске жизнь пойдет. И про себя, и про Колю Пальчикова, и про всех. А вы ответите?
Наташа молча кивнула.
— Я буду радоваться каждой весточке, — загорелся Борис и покраснел оттого, что заговорил откровенно. — Правда, Москва большая — метро, парки, театры. Там у вас друзей найдется много.
— Они у меня теперь не только в Москве, — перебила Наташа.
Борис благодарно улыбнулся.
— Спасибо. Значит, помянете и меня вместе с нашим Энском.
— Вспомню, Боря, — тихо отозвалась Наташа, поправляя слегка растрепавшиеся волосы. — И прогулку под ночными звездами на лыжах вспомню и вашу готовность улететь на Луну.
У Спицына гулко заколотилось сердце. Он перестал листать книгу, отложил ее в сторону.
— Поставьте на полку, — попросил он.
— Давайте, — охотно согласилась Наташа и поспешно отнесла томик, словно он был помехой в их плохо завязывавшемся разговоре.
— Наташа, — заговорил лейтенант. — Знаете, я о чем подумал… Вот вы уедете и обещания своего не исполните.
— Какого?
— Вы обещали мне что-нибудь сыграть на пианино.
Наташа несмело тронула лейтенанта за рукав шинели.
— Хотите, сейчас? Клуб сегодня пустует, мы проберемся к пианино, как два заговорщика. Идет?
Узким коридором прошли они в пустой, полутемный зрительный зал. Пианино стояло на сцене. Туда нужно было подниматься по узким ступенькам.
Борис легко вскочил первым и протянул девушке руку.
— Осторожнее, здесь темно.
Как жалко, что до сцены всего шесть ступенек! Вот была бы лестница крутая, высокая — и он вел бы Наташу на самую вышину, заботливо, нежно. С неохотой Борис отпустил ее руку.
— Нет, подождите, — капризно произнесла девушка. — От меня отделаться не так просто. Вам еще придется подержать мою шубу…
— А вы не простудитесь, здесь холодно?
— Да что вы! Какой же музыкант, даже самый начинающий, играет в шубе!
Девушка сбросила шубку прямо ему на руки и осталась в черном шерстяном платье, еще больше подчеркивающем белизну ее лица, волос, рук. Спицын бережно принял шубу, сохраняющую тепло ее тела, и осторожно, на некотором отдалении, держал ее, словно эта была дорогая хрупкая вещь, способная при неосторожном обращении разбиться.
Скрипнула крышка инструмента. Наташа опустила на клавиши руки, откинула голову. И вот струны зазвенели.
Спицыну показалось — музыка пришла откуда-то издалека. Была она задумчивой, мягкой. Он
