Напрасно, голубчик. Вы очень многое теряете. Беклемешев поддакивал, время от времени поглядывая на часы.
— Хотите чаю?
— Нет, спасибо. Я совсем недавно обедал.
— Обедали? В шесть вечера? Да ни в коем случае, голубчик. Вы себе определенно желудок испортите. Нельзя так.
Светлана Алексеевна произнесла это настолько искренне, что Беклемешев ни на секунду не усомнился: она действительно принимает живейшее участие в полноценности его пищеварительного тракта.
— Светлана Алексеевна, давайте поговорим о Валерии Яковлевиче.
— Конечно. — Она присела, на диван, закурила. При излишней полноте хозяйка оказалась весьма подвижной и грациозной. — Что вы хотели узнать о Валере?
— Ну, например, почему вы развелись?
Светлана Алексеевна задумалась на несколько минут, потом улыбнулась немного смущенно.
— Это долгая и весьма банальная история. — Она помолчала, вспоминая. — Как, впрочем, и миллионы других таких же историй. Видите ли, я очень любила Валеру, но невозможно полноценно жить семьей, когда одна из сторон десять месяцев из двенадцати проводит вне дома. Если, конечно, вы не имеете любовника или любовницу. Наш брак как-то сам собой начал угасать и... однажды я обнаружила, что вместо костра осталась только зола. И как, наверное, всякая женщина, я ревновала мужа, хотя и старалась не показывать этого. Он куда больше внимания уделял армии, чем мне. Казармы, солдаты... Когда мы еще жили в военных городках, все разговоры сводились к армии. Петров сегодня ушел в самоволку, Сидоров выпил с кем-то там еще спирт и, конечно, попался. Иванов подрался. Это же нормально. Представьте себе, что вас насильно втиснули на два года в переполненный троллейбус. Вы адаптируетесь, но та часть вашего «я», которая адаптироваться не сможет, будет искать выплеска. Я уговаривала Валеру: не надо обращать внимания. Все это в порядке вещей. Он вроде бы даже соглашался — и все равно. Ночью прибегает посыльный. Теперь Сидоров подрался с Петровым. Все. Моего мужа нет. Одевался быстрее, чем по тревоге, — она засмеялась натянуто. — Когда случалось ЧП с кем-нибудь из Валеркиных солдат, дежурные по подразделению никогда не вызывали командира части. Всегда посылали дневального за Валерой. Постоянно кто-нибудь у нас дома. «Молодые» особенно. И все что-нибудь жуют. Вы когда-нибудь видели глаза солдата первого полугода службы? Нет? Полюбопытствуйте при случае. В них всегда голод. Два желания — поесть и поспать, — женщина вздохнула. — Валерка — очень хороший человек, но к нему надо было подлаживаться. Он не умеет делить чувства на всех. Для него существует лишь один объект любви, остальное прилагается. Он просто любит. Или не любит. Валера любит армию. Все. Единственным исключением был Лешка. Это наш сын. Гибель Лешки я ему простить не смогла. Поэтому мы и развелись. Если бы не это, до сих пор бы, наверное, жили.
— Вы же сказали, что перестали любить Валерия Яковлевича?
Светлана Алексеевна улыбнулась грустно:
— Голубчик, не любить человека вовсе не предполагает невозможность жить с ним. Одно другому вовсе не мешает, поверьте.
— Простите, если я...
— Ничего, ничего. Знаете, это оказалось гораздо менее болезненно, чем я думала сначала. Сперва кажется, что не можешь жить. Незачем. Потом вдруг замечаешь, что день по-прежнему ярок и солнце светит так же, как и раньше. Дико, я понимаю, но... Таковы защитные реакции человеческой психики. Плохое запоминается, но боль со временем притупляется, сглаживается, обретает обтекаемую форму. Мысли и чувства перестают сталкиваться с ней в лоб, а словно проскальзывают мимо. Своего рода психологическая анестезия. Если она не срабатывает, человек сходит с ума. Становится шизофреником.
— Значит, сына Валерий Яковлевич все-таки любил, — напомнил Беклемешев, уводя хозяйку от разговора о самой себе.
— Нет. Собственно, как сына — нет. Он любил «Лешку в армии», «Лешку — солдата», «Лешку — будущего офицера», «Лешку — будущего генерала». Валера мыслил теми же категориями, что и его отец. Вы ведь знаете, кем был его отец?
— Знаю.
— Вот. К чему это привело? Потеряв и сына, и внука, Яков Антонович умер от сердечного приступа. Мы ведь с ним до последнего дня общались. А Валера даже на похороны собственного отца не смог прийти. В реанимации лежал, — она погасила одну сигарету и тут же прикурила вторую. — Простите, голубчик. Никак не могу избавиться от этой пагубной привычки. О чем это я?
— О странной любви к сыну.
— Ах, да. Лешка дневал и ночевал в казарме. Сперва по частям, потом в учебке. Правда, в плане физического развития ему это много дало, но что касается общения со сверстниками, тут сами понимаете.
— Никаких контактов?
— Это еще слабо сказано. Что вы хотите от ребенка, которого практически семь дней в неделю окружают взрослые люди? Лешка рос «сыном полка». Я просила Валеру оставлять его дома. Нет. «На пользу пойдет», — вот что он говорил. Какая польза? Лешка пропитался армией, а она у нас, мягко говоря, оставляет желать лучшего. А как Валерка им гордился! Боже мой! Сын первый раз стрелял из автомата! Семейный праздник. Мы его дни рождения так не отмечали. Гостей полдома. Ну как же, воин растет. Достойная смена отцу и деду.
— Валерий Яковлевич много пьет?
— Кто? Валера? Вообще не пьет. Тем забавнее. Гости уже, простите за банальность, вдребадан, а он сидит, сверкает, как пятак. А Лешке, между прочим, шесть лет всего было. Так никто не расходится. Хозяин-то на ногах еще. А когда Лешку в армию забирали, уж как я Валерку просила, плакала, умоляла. Чувствовала ведь — добром не кончится. Говорила: оставь его в Москве. Что ему в этой учебке делать? Он и так умеет в три раза больше любого из них. Нет, уперся. «Чтобы стать хорошим офицером, мой сын должен в первую очередь стать отличным солдатом». Отец ему говорил сто раз. Я внука устрою. Всего один телефонный звонок — и Лешка до сих пор был бы жив. Всего один. Простите, — голос женщины дрогнул. Она поднялась и вышла из комнаты.
Беклемешев прислушался. В кухне зажурчала вода. Залился в лае стафф. Снова шаги. Светлана Алексеевна возникла на пороге улыбающаяся, словно и не плакала только что.
— Простите еще раз, голубчик. Иногда защитные рефлексы дают сбой.
— Ничего страшного. Светлана Алексеевна, у вас есть фотография Валерия Яковлевича?
— Разумеется. — Женщина поднялась, достала с книжной полки толстый альбом. — Почти все. Валерка забрал только те, где он снят с солдатами. — Она открыла альбом, вынула несколько карточек. — Вот. Валера нефотогеничный, но здесь, вопреки всему, удался.
Беклемешев взял карточки. Нормальный мужик, симпатичный. Умное лицо. Губы упрямо поджаты. Нос тонкий. Скулы острые. Судя по всему, среднего роста, но сложен очень прилично. Глаза внимательные. Не те глаза, что он видел сегодня на переговорах. Там был другой человек. Стоит, приобняв жену. По другую сторону от Светланы Алексеевны — улыбающийся подросток лет восемнадцати. Плечистый, спортивный, белозубый. Симпатичный, одним словом, но без налета суровости, как отец. Скорее мягкий, душевный, в мать. Понятно, почему Валерий Яковлевич всерьез взялся за воспитание сына. Беклемешев уже составил себе представление о характере Воробьева, и ему более-менее стали ясны причины «внутрисемейной натянутости». За такими, как Алексей, в школе девочки сами бегают. Этакий Аполлон армейского образца, в лучшем смысле этого слова. В его лице легко угадывалось сходство с матерью, однако глаза были все-таки отцовские. Такие же внимательные, темные.
— Это Алексей?
— Да. Тут ему почти семнадцать.
— Скажите, а как к вашему сыну относились в армии?
— Нормально. Валерка его не выделял. Наоборот, шпынял в десять раз чаще и сильнее, чем других. Говорил: они первый день в армии, а ты в ней рос. Я хотела, чтобы сын в другой роте служил. Боялась, что
