сидящего напротив Ивана буравчиками маленьких, остреньких глазок. Иван откровенно скучал и на психологическое давление реагировать не собирался. Наконец, майор нарушил молчание:
– Слушай, Ваня, а ты?–?редкостный тип…
Иван увлеченно рассматривал плакат, висящий в углу комнаты. На плакате пьяный милиционер со стаканом в руке сидел в бутылке водки на колесиках. Под рисунком шла надпись:
– А чего случилось-то, начальник??–?Иван наконец оторвал взгляд от плаката.
– Он еще спрашивает, – хмыкнул майор и оскалился. – Знаешь, Иван, давил бы я таких, как ты… Читай, – он бросил на стол вчерашнюю газету.
На последней странице в рубрике «Криминальная хроника» была обведена фломастером небольшая заметка.
«…Неделю назад при загадочных обстоятельствах ушел из дома и не вернулся следователь Писарев Андрей Петрович. При себе имел коричневый портфель с документами, одет был в серую куртку…»
Иван пожал плечами:
– Я-то здесь при чем?
Злые буравчики маленьких глаз начальника оперативной части приклеились к его лицу.
– Вместе со следаком пропало твое уголовное дело. И все вещдоки из архива. И терпило исчез. Нет их, будто и не было… Да, Ваня, будь моя власть, я б тебе прямо здесь кишки на табурет намотал.
«Нет, кум, у тебя такой власти, – подумал Иван. – Стало быть…»
– Но так как нет у меня такой власти, – эхом Ивановых мыслей откликнулся майор Рыков, – придётся тебя отпускать. Дело попало в газеты?–?и вот результат. Хрен бы ты отсюда вышел, но сейчас демократия, куда деваться… Правда, я очень надеюсь, Ваня, что мы ещё встретимся.
«Все может быть, гражданин начальник. Земля, она круглая, может, и встретимся», – про себя усмехнулся Иван…
…Он шёл по длинному, гулкому коридору, перегороженному множеством решетчатых дверей.
– Стой, лицом к стене, – конвоир открыл замок, пропустил парня вперед и запер за ним массивную решётку. – Прямо, не оглядываться…
И снова пустынный коридор…
Эхо шагов многократно отражалось от высоких стен и терялось в лабиринте бесконечных углов и поворотов. Он шёл вперед. В его голове навсегда отпечатывались бесконечные ряды чёрных дверей, запертых на большие квадратные замки, вековые потеки сырости на стенах, затхлый, тяжелый запах склепа и человеческого горя, сбитого, скрученного в тугую спираль тёмной энергии. Здесь, как в вязкой болотной жиже, трудно было двигаться, трудно дышать. Ему казалось, что он идет по дну реки Ненависти и Забвения, мифического Стикса, неведомо кем перенесенного из кошмарных снов далекого предка к нам, в наше время…
Лабиринты кончились. Ему подсовывали какие-то бумажки, и он, не глядя, их подписывал. Всё больше дверей захлопывались за его спиной, всё больше людских теней оставалось сзади, исчезая из его жизни, становясь прошлым. С него снимали отпечатки пальцев, выдавали какую-то мелочь, отнятую при аресте… Он двигался как кукла, делая то, что от него требовали, и не веря, что это?–?всё, конец многомесячного кошмара, что царство теней отпускает его из своих объятий…
И наконец, последний человек без лица, в форме, с автоматом на плече. И последняя дверь…
Иван вышел на улицу. Прохладный ветерок взъерошил волосы и бросил в лицо горсть сухой, колючей пыли. Он взглянул на небо. В голубой дали огромным прожектором сияло кроваво-красное закатное солнце, и одинокая, маленькая тучка бежала к нему, словно собачонка, помахивая коротким кудрявым хвостом. Сумерки сгущались над улицей «Матросской тишины». Грязно-жёлтые, изуродованные навесными шахтами лифтов и ободранные временем фасады зданий уставились на парня блестящими линзами подслеповатых окон. Темная энергия тюрьмы проникала и сюда. Она пропитывала собой воздух, старила стены домов и людей, живущих за этими стенами, корёжила деревья в переулках, заставляя их извиваться и корчиться, цепляясь за спертый воздух узловатыми пальцами ветвей…
Но всё-таки это была Свобода.
Перед ним лежала серая лента асфальта, исчерченная линиями трамвайных путей. Слишком тихая улица. Без прохожих. Без шума автомобилей и одуряющих весенних запахов. Без жизни.
Он повернулся и пошёл прочь, стараясь побыстрее покинуть это страшное место. Но вдруг что-то заставило его остановиться и резко обернуться назад. Ему показалось, что в глубине переулка мелькнула высокая чёрная фигура. Мелькнула и тут же пропала, слившись с набегающими тенями уходящего дня.
Книга вторая
ЗАКОН ЧУДОВИЩА
Сражающемуся с чудовищами следует позаботиться о том, чтобы самому не превратиться в чудовище. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.
Дождь монотонно стучал в стёкла высоких окон, напоминающих узкие бойницы средневекового замка. В костёле царил полумрак. Слабый отблеск пламени нескольких десятков свечей плясал на лицах прихожан, порой игрой света и тени превращая их в уродливые, гротескные маски. Слова, обращённые к Богу, сливаясь с величественной мелодией органа, многократным эхом отражались от величественных стен и терялись в непроглядной черноте многометрового свода. Лики святых с ветхих гобеленов, развешенных на стенах, безучастными глазами смотрели на немногочисленную паству, испокон века просящую Всевышнего разрешить их мелкие, суетные проблемы, которые тревожат человека всю его недолгую жизнь.
Резко скрипнули ржавые дверные петли. Порыв ветра пронёсся по костёлу, швырнув мелкую дождевую пыль в искусно вышитые лица святых, всколыхнул тяжёлую ткань гобеленов, и, казалось, небожители на секунду ожили и с недоумением взглянули на того, кто посмел потревожить их многолетней покой.
По проходу шел человек. Длинный плащ цвета ночи свисал с худых плеч, покрывая всю фигуру вошедшего до щиколоток. Из широких рукавов выглядывали тонкие, изящные, неестественно белые и длинные пальцы, казавшиеся ещё длиннее из-за ухоженных продолговатых и блестящих ногтей. Глаза человека скрывали большие тёмные очки, которые придавали ему весьма странный и нелепый вид в эту пасмурную, дождливую погоду.
Орган всхлипнул и замолк, пение оборвалось. Как-то разом, словно по мановению палочки невидимого дирижера, исчезли все звуки, и костёл погрузился в абсолютную тишину, в которой жутким метрономом звучали лишь шаги незнакомца.
Дзонг… Дзонг… Клацали по каменному полу его подбитые железом сапоги. Этот звук металлическим гвоздем вонзался в сердца онемевших от безотчетного ужаса людей, будто сама смерть шествовала по проходу между скамьями.
Он остановился перед алтарём. Секунда, вторая… Медленно, мучительно медленно человек в плаще снял очки… Вихрь ворвался в открытую дверь, взвыл, и в тот момент, когда незнакомец повернулся к людям, погасло неверное пламя свечей, погрузив старинное здание в кромешную тьму…
…Скрипнула дверь исповедальни.
– Отец мой, выслушай меня, ибо я грешен…
Пастор посмотрел на фигурную решетку и, не увидев за ней ничего, кроме мрака, списал сей странный факт на собственную близорукость.
– Сын мой, когда ты последний раз был на исповеди?
– Я не исповедовался целую вечность…
– Продолжай, сын мой.
– …и только что я убил двенадцать человек. Это ведь тяжкий грех, не так ли?
В голосе невидимого исповедующегося послышался смех и какая-то дьявольская радость. Священник невольно отшатнулся от решетки, из-за которой несся глухой потусторонний голос:
– Но ведь вы отпустите мне этот грех, святой отец? Ведь отпустите, не так ли?
Пригород Тихуаны?–?царство бедности и дыма.
Здесь дымит всё: дымят трубы заводов, дымят, отравляя воздух, купленные в кредит подержанные
