причитается.
Интимный шепот стал ну очень интимным. Джек покрылся холодным потом, представляя, как весь департамент давится от смеха над динамиками своих селекторов.
– Третью получил Эндрю Мартин. Да-да, тот самый, помнишь? Его крутили и по ящику, и по радио по десять раз на дню тоже лет эдак пять назад. Потом он лечился в клинике для наркоманов, затем исчез. А сейчас живёт в бедном пригороде Тихуаны.
Джек, действительно, сразу вспомнил высокого, худощавого, задумчивого парня, которого он как-то видел по телевизору. И хотя Томпсон ничего не смыслил в музыке, рука не поднималась переключить ящик на другой канал. Было что-то особенное и в этом парне, и в его сумасшедшей музыке, которая выворачивала душу наизнанку и уносила куда-то далеко-далеко, подальше от надоевшего быта и каждодневной, непрекращающейся, часто бессмысленной суеты.
– В общем, это не наша юрисдикция. Если ты, конечно, не решишь сам смотаться в Тихуану и притащить его в участок за воротник.
Сью деликатно хихикнула.
– Никто никого никуда тащить не собирается, – сдержанно произнес Томпсон. – А вот допросить подозреваемого никто мне запретить не вправе. Так что диктуй его координаты, я записываю.
Сью быстро продиктовала адрес.
– Только смотри не убей его, Громила, – вновь хихикнул динамик. – Может, у него просто украли эту зажигалку. А ты понапрасну доведешь парня до инфаркта, когда начнешь размахивать у него перед носом своей ба-альшой пушкой.
Томпсон зло ударил по выключателю, и динамик заткнулся.
– Иди ты к черту, дура, – прошипел сержант, закладывая крутой вираж на повороте в сторону границы.
Когда гитарист перешагнул порог квартиры, первое, что он увидел, были широко раскрытые глаза жены.
– Где ты был столько времени, Эндрю? С тобой всё в порядке??–?тихо спросила она.
«Где ты был… Какое ей дело, где я был…»
– На улице, – буркнул музыкант. – Это тебе. С днем рождения.
Он протянул жене цветы и, не вытерев ног о половичок, прошел в комнату. Грязные разводы от остроносых, окованных железом сапог потянулись за ним широким следом.
Нэнси осталась стоять на пороге, прижимая к груди букет. Глаза её медленно наполнялись слезами.
А у него на душе царила абсолютная серая пустота, как в старом чулане, из которого вынесли все, что когда-то радовало, имело значение, было важным и нужным…
Эндрю подошел к телевизору и нажал кнопку. Кролик Баггз Банни весело запрыгал по экрану, погоняя огромной морковкой грустного белого медведя.
– Ну что стоишь как статуя? Положи цветы в воду, – проворчал Эндрю, плюхаясь в кресло.
Женщина горько заплакала и скрылась в ванной. Всхлипывания заглушила струя воды, бьющая из крана.
Эндрю почувствовал, как в груди начинает ворочаться раздражение.
«Эти вечные слезы. Это постоянное „Где был? Что делал?“ Надоело…»
Нэнси вышла из ванной, утирая глаза платком. Она тихонько подошла и села на подлокотник кресла. Тоненькие пальчики нервно перебирали поясок домашнего халата.
– Что с тобой, милый??–?еле слышно спросила она. – Скажи мне, что происходит?.. Эндрю, я люблю тебя. Но просто иногда мне кажется, что ты?–?это уже не ты…
Он молчал. Она зарыдала в голос и в отчаянии ударила его по щеке крохотной ладошкой.
– Господи, да очнись же ты!.. О, Боже мой, нет!
Музыкант медленно повернул голову. На Нэнси смотрели два ярко-рубиновых глаза. Человек в кресле был Эндрю… и одновременно не был им. Красные, налитые кровью белки глядели на неё с какой-то потусторонней, неземной яростью. Из раздувающихся ноздрей монстра хлестала чёрная кровь. Крепкие, длинные ногти впились в обшивку кресла, и материал с треском разорвался, обнажая фанерную основу подлокотников.
– Никогда не смей меня бить!?–?сквозь зубы прошипело чудовище. – Это?–?закон! Слышишь, ты!..
Костлявый кулак ударил в лицо Нэнси и отбросил её к стене. Она упала не издав ни звука и скорчилась около батареи, инстинктивно прикрывая руками тяжёлый живот. Эндрю подскочил к ней и, схватив её за волосы, поволок в ванную, из которой доносились звуки льющейся воды.
В ванне плавали цветы. Ярко-красные бутоны распустились в воде, и… лепестки, отрываясь от венчиков, медленно опускались на дно ванны. Красивое, завораживающее зрелище смерти. Эндрю на секунду остановился. Лепестки, словно капли крови, устилали дно ванны, уже наполненной водой до краев.
Пустота в душе наполнилась смыслом. Все, что оставалось в нем от человека, затрещало по швам и осыпалось, как осыпается кокон с гусеницы, переживающей свое новое рождение в новом голодном теле.
– Эндрю, – слабо позвала Нэнси, – Эндрю…
Но зверь, наконец-то проснувшийся в человеке, не собирался отпускать его.
Эндрю дико захохотал и толкнул женщину. Она упала в воду, и каскад ледяных брызг окатил музыканта с головы до ног. Нэнси попыталась закричать, но тяжёлый сапог ударил её в грудь и прижал ко дну. Она забилась, ломая ногти о край ванны и крася белую эмаль кровавыми разводами.
Лицо несчастной скрылось под водой. Она дёрнулась кверху, но окованный железом каблук с нечеловеческой силой давил на грудь.
Она рванулась снова.
Бесполезно…
Большой пузырь воздуха отделился от губ женщины, скрытых под водой. Потом ещё один, поменьше. Пузыри медленно поднимались со дна и маленькими вулканчиками лопались на поверхности. И с каждой секундой их становилось всё меньше и меньше.
Наконец Нэнси перестала биться. Её тоненькие руки безвольно вытянулись вдоль тела. Эндрю усмехнулся и повернул ногу на обнажившейся груди жены так, словно тушил тлеющую сигарету.
«Зло не приходит извне, – раздалось в голове Эндрю. – Оно живёт в каждом из нас и терпеливо ждет своего часа, чтобы вырваться наружу».
– Кто здесь??–?дико закричал музыкант.
На мгновение мрак отпустил его душу. Демон, поселившийся в человеке, похоже, испытывал наслаждение в те моменты, когда Эндрю?–?настоящий Эндрю?–?смотрел на дело рук своих… А может, и не было никакого демона? Зло не приходит извне…
Эндрю стоял над ванной и с ужасом смотрел на дело рук своих.
– Господи, Нэнси, что я наделал?!!!
Живот трупа задрожал. По воде пошли круги. Лепестки роз, будто маленькие кораблики, закачались на волнах. Треснула ткань мокрого платья, и контуры маленького лица проступили сквозь синеющую кожу круглого живота.
– Ты?–?это он, – прошептали губы так и не родившегося младенца. – Он?–?это ты.
Эндрю закричал. Длинные ногти впились в собственное лицо, но он не чувствовал боли. Наверное, потому, что вряд ли он был теперь человеком. Спутанные волосы, безумные красные глаза, заострившийся клювом нос, из которого, не переставая, медленно сочилась кровь… И руки. Худые, бледные руки с сухой, пергаментной кожей и скрюченными пальцами, похожими на когти гарпии со стен знаменитого парижского собора…
– Стой где стоишь!
Сержант Томпсон, неслышно вошедший в квартиру через незапертую дверь и?–?в который раз уже за столь короткое время?–?ставший свидетелем ужасного убийства, поймал на мушку участок переносицы между ярко-рубиновыми глазами. К сожалению, и на этот раз он опоздал. Совсем на немного.
– Стой где стоишь, ублюдок! Руки за голову!
