с — русской мафией, что он намеренно ошибся при оценке дорогостоящих предметов искусства, чтобы обойти ограничения на экспорт, оказалось достаточно. Когда он вернулся к работе, клиентов уже и след простыл. Не получалось продать даже вещи, в происхождении которых не было ни малейших сомнений. Через несколько месяцев ему пришлось пустить все свои запасы с молотка, потерпев серьезные убытки.
Вот только налоговый инспектор не разговаривал с журналистами, пока шло расследование. И он был не такой уж большой шишкой, чтобы кто-то платил за утечку информации.
Зато Надя могла проговориться. В шоке от ареста он позвонил ей и рассказал все. Он рассчитывал, что его профессиональный кризис заслонит трудности в их отношениях, что они сомкнут ряды перед лицом внешней угрозы — как если бы доктор только что сообщил ему, что у него последняя стадия рака или что-то в этом роде. Часть его даже надеялась, что беда может снова свести их. Надя не верила своим ушам, была потрясена, чуть ли не в отчаянии. По его просьбе позвонила адвокату. А может, и в газеты позвонила, как раз успели бы вставить в утренний выпуск.
Книги, которые он брал из отдела «Помоги себе сам» в библиотеке, утверждали, что иррациональные страхи надо формулировать вслух, и по возможности противостоять им. Жить в состоянии неопределенности опасно. Это может привести к потери уверенности в себе, объясняли они, поскольку уверенность в себе неразрывно связана с уверенностью в других. Авторы рассматривали откровенность фактически как панацею, а секреты — как зачатки патологии, этакие психологические раковые клетки, которые размножаются и сбиваются во всепожирающие опухоли. А когда откровенности недостаточно, есть еще ингибиторы обратного захвата серотонина, а также антидепрессанты старого поколения. Книги поощряли его не пренебрегать и ими тоже.
Он прикончил водку и взял телефон. Корнелиус ответил не сразу. В трубке были слышны чьи-то голоса.
— Маркус. Как ты? Как дела?
Хозяйское радушие. Гости собрались на ужин.
— Неплохо. Даже хорошо. Послушай, Корнелиус, я просто хотел спросить, ты не…
— Секунду.
Он услышал, как Корнелиус рукой прикрывает микрофон и тихо продолжает:
— Прости, так о чем ты?
— Здесь была женщина, Корнелиус. В отеле. Она спрашивала меня. Это звучит глупо, но я подумал, вдруг ты… Ну, может быть, она имеет к тебе какое-то отношение?
— Женщина?
— Сегодня вечером.
Корнелиус явно понятия не имел, о чем он.
— Извини, — сказал Эллиот. — Неважно. Вероятно, ошибка какая-то. Забудь.
Молчание.
— Маркус? Все нормально?
— Да. Конечно. Я провел целый день в пустом старом доме, вот и все. Наверное, я просто слегка не в себе.
Он услышал шум двигателя за окном и отдернул шторы. Мимо проехал фургон.
—
— Да. Кое-что, с чем я… я определенно хочу разобраться.
Очень важно говорить уверенно.
— О Зое? Что именно?
— Расскажу при встрече. А у тебя что нового?
— Все хорошо. Рынок, конечно, лихорадит.
— Рынок?
— Включи телевизор, если можешь. — Эллиот потянулся за пультом и направил его на экран. — Хотя перспективы открываются интересные. Поступило еще несколько запросов из России. Кажется, у них там показали какую-то передачу про выставку.
— Ты говоришь о частных покупателях?
— Или об их агентах. Таких, как твой приятель Лев Демичев.
Эллиот опустил пульт.
— Демичев? — Он надеялся, что никогда больше не услышит это имя. — Он мне не приятель, Корнелиус. И никогда им не был.
Корнелиус вздохнул.
— Да, да, Маркус, как скажешь. Бизнес есть бизнес, ага?
— Он сказал, что ему надо?
— Думаю, просто хотел разведать обстановку. У него на родине потенциальные покупатели в очередь выстроились.
Насколько Эллиот знал, Демичев в основном занимался совсем противоположным: вывозил из России предметы искусства и прочие ценности, которые затем всплывали в западных аукционных домах или продавались напрямую коллекционерам. Его ремесло связано с массой ограничений, канцелярщиной, проблемами с безопасностью и бюрократическими препонами. Потому-то Демичев и взимал громадные комиссионные.
— Имен он, полагаю, не упоминал, — произнес Эллиот.
— Ой, ну ты же знаешь Льва, он всегда говорит обиняками, когда дело касается клиентов. Кстати, спрашивал о тебе.
— Обо мне? Как он узнал, что я..?
— Ну, я, видимо, упомянул в разговоре. Надеюсь, ты не против. Твое имя будет стоять на каталоге, Маркус, так что, думаю, ты не смог бы сохранить это в тайне.
Корнелиус защищался, он явно был раздражен.
— Нет, конечно, ты прав. Ничего страшного.
— Кстати, он очень рад, что ты снова встал на ноги. Так и сказал. А еще сказал, что неплохо бы как-нибудь нам всем собраться. Как тебе?
Эллиот задумался. На несколько секунд в трубке повисла мертвая тишина.
Договорив, он включил телевизор. «Си-эн-эн» сообщила об обвальном падении NASDAQ. За несколько часов
Эллиот смотрел, но не видел. Голова налилась тяжестью, но он был слишком взвинчен, чтобы уснуть. Ему казалось, что происходит нечто, к чему он не готов. Что-то таилось за всей ее загадочностью, что-то большее, чем просто аристократическая чувствительность. Но ему не хватало проницательности и знаний, чтобы разобраться.
Дом «Буковски» хотел, чтобы он занимался Фудзитой и парижскими годами, которые вывели Зою на новую творческую стезю. Но среди ее бумаг писем Фудзиты не было. Его имя практически не упоминалось.
Зоя прожила долгую жизнь. Она не всегда была знаменитой, но всегда — работящей. Он не мог поверить, что первым проявил любопытство, первым почувствовал скрытое значение картин на золоте. Кто-то должен был подобраться к ней. Кто-то должен был что-то написать.
Журналы, газеты. Это следующий шаг. В Национальной библиотеке есть все подшивки. Он должен был начать оттуда. Критики, вроде Лескова, высказываются, интерпретируют и сравнивают. Но журналисты раскапывают факты, это они проводят интервью, они задают вопросы.
