языка цвета и формы, как требовал Василий Кандинский, некогда бывший ее учителем. Равно как последние следы тирании и фаталистической религии, она хранила славянскую художественную традицию, которую ее прозападные враги стремились уничтожить. Ее искусством было искусство созерцания, ее работы — сияющее зеркало мистической вселенной, в сердце которой пребывает единый и непознаваемый Бог.
Самолет поворачивает на северо-восток, пронзает толщу облаков и купается в лучах холодного зимнего солнца. Где-то сзади, через несколько кресел от Эллиота, начинает плакать ребенок. Эллиот закрывает папку и выглядывает в иллюминатор.
До самого горизонта нет ничего, кроме льда.
3
В автобусе из аэропорта пассажиров было всего четверо. Эллиот сидел в окружении пустых кресел, наблюдая, как снежинки возникают из черного неба. Береговая линия и гавани сияли огнями, обещание уюта струилось из окон солидных, величавых зданий. Скандинавия — истинная обитель Рождества. В Англии рождественские праздники стыдливо обветшали, как маскарадный костюм из проката: Санта-Клаус с нейлоновой бородой шатается по торговому центру, а на улице льет дождь. Эллиот всегда мечтал устроить настоящее семейное Рождество на родине своей матери — со снегом, северными оленями и санками.
Автобус громыхал по широким заснеженным улицам. Его дочь Тереза уже достаточно взрослая. На следующее Рождество, или через Рождество, когда его финансовая лодка наконец перестанет крениться, он соберет пару-тройку друзей и организует поездку. Они будут кататься с гор на санках и любоваться северным сиянием по вечерам. Швеция станет волшебной страной Терезы, страной, которая останется с ней навсегда. И он тоже будет в ней, упакованный и убранный на хранение в яркое и нерушимое воспоминание.
Когда он подъехал к «Буковски», где-то неподалеку звонил колокол. Здание напоминало викторианский кукольный домик, из парка можно было разглядеть безукоризненные интерьеры разных эпох. Основатель дома Хенрик Буковски был польским дворянином, изгнанным из страны русскими оккупантами. Он первым устроил в Швеции каталожные аукционы, сорвав большой куш в 1873-м, когда с молотка пошла обширная коллекция произведений искусства короля Карла XV. С тех пор его компания занимала лидирующие позиции на рынке Северной Европы, а сезонные аукционы «Буковски» стали главным событием в календаре покупателей. В межсезонье ценные лоты, от мебели в стиле ампир до плексигласовых скульптур, выставлялись, словно в частном особняке, в должным образом оформленных комнатах.
Он вышел из такси и стоял, глядя на классический фасад, пока водитель доставал чемоданы. Прошлый его визит сюда, три с половиной года назад, был обусловлен совершенно иными причинами: Маркус Эллиот, торговец, приехал покупать. Предметы искусства и артефакты, на шесть десятилетий погребенные в странах советского блока, в конце концов нашли дорогу на рынок — иконы, спрятанные под половицами или награбленные в коллекции государственных музеев, художественные ценности, неверно классифицированные или утерянные, картины и ремесленные товары, вывозились эмигрантами и продавались за наличные. Между тем в посткоммунистическом пространстве образовались новые покупатели: супер-нувориши приватизированной индустрии, медиамагнаты и нефтяные боссы, люди, чья страсть к внешним атрибутам потомственной аристократии сочеталась с отчаянным патриотизмом. Хороший рынок, если знать, как залезть к ним в карман. Потенциальная прибыль гораздо выше, чем может ожидать посредник, спекулирующий фламандскими жанровыми картинками или работами третьесортных импрессионистов. Да и менее рискованно, по крайней мере так он считал.
Эллиот расплатился с водителем и взял чемоданы; у дверей его едва не сбил с ног скейтбордист в шерстяной шапке со скандинавским орнаментом. Парень, гикнув, лихо прокатил мимо, и Эллиот неожиданно остановился.
Что-то впереди приковало его взор. Лицо в пластиковой окантовке зеркала заднего вида. Женщина. Секунду ему казалось, что это стюардесса, та самая, которая знала его имя. Нет, не может быть.
Она сидела за рулем побитого белого «фольксвагена-поло». Через заднее стекло он разглядел силуэт ее головы в лыжной шапочке. Она говорила по сотовому телефону.
Внутри пахло мастикой и дорогими духами. Охранники и грузчики топтались у входа. Деловые женщины неслись мимо в идеально отглаженных темных костюмах. У девушки за стойкой администратора были бледные, призрачные глаза, короткие светло-золотистые волосы и телефонная гарнитура. Она разговаривала, когда Эллиот назвал свое имя.
— Мистер Валландер спустится через минуту, — пообещала она, указывая на диван.
Он сидел и ждал. Три грузчика затаскивали бронзовую обнаженную статую в дверь на втором этаже. Возвращение тревожило его. Он вновь ощутил меру своего падения — ощутил физически, как будто горячие иглы впились в кожу. Две женщины беседовали
— Маркус! Приехал, значит.
Лицо Корнелиуса Валландера стало краснее, а челюсть еще сильнее обвисла с тех пор, как они виделись в последний раз. Он схватил ладонь Эллиота обеими руками и сердечно пожал ее. Валландер был крупным мужчиной, лысым и в очках, безнадежно неэлегантным по стандартам «Буковски». Эллиот подозревал, что в молодости он был застенчив, но с годами научился смеяться над собственной неуклюжестью, с улыбкой подчиняясь более ярким или утонченным, по его мнению, людям — таким, как Эллиот. Энтузиазм, с которым Валландер относился к работе, также говорил в его пользу. Эллиот никогда прежде не видел, чтобы кто-то так лучился от гордости за предметы, которыми не обладает. Корнелиус боготворил мощные и прекрасные вещи, словно эти качества благодаря самой их близости каким-то образом проецировались на него.
— Спасибо, что приехал. Выглядишь… — он помедлил и внимательно посмотрел на Эллиота, — … хорошо, Маркус. Очень хорошо.
Похоже, он удивлен.
— Спасибо за предоставленную возможность, Корнелиус. И за то, что подумал обо мне.
Корнелиус взял чемоданы Эллиота и сунул их за стойку администратора.
— Не за что, абсолютно не за что. Это особенная работа. Ничего общего с обычной поденщиной. Я не знал, к кому еще обратиться. К тому же я знал, что ты поклонник Зои.
— Да, но как?
— Как что?
— Как ты узнал?
Корнелиус усмехнулся.
— Международный аукцион, осень 96-го? Ты проиграл борьбу за Корвин-Круковскую. За «Вазу с маками», кажется. Тебе пришлось довольствоваться чем-то поменьше.
— «Особняком Щукина», верно. Вот это память.
Корнелиус покачал головой.
— Просто слишком долго работаю здесь. — Он провел Эллиота в лифт, суетясь и болтая о пустяках, словно ничего не случилось. — Кстати, а что с ним стало, с «Особняком Щукина»? Ты его продал?
Эллиот смотрел, как закрываются двери.
— В конце концов я продал все.
Корнелиус покраснел и нажал на кнопку.
— Конечно, конечно. В смысле, ты быстро продал его?
— Через год или около того. Лондонскому отделению Московского народного банка. Куда мы едем? Тебя что, сослали в подвал?
Корнелиус хихикнул.
