меня наружу совковое самодовольство большого начальника, смотрящего на других сверху вниз, пусть старый мастер изо всех сил огреет меня по хребту одним из тех прутов, что оказались лишними при подгонке ограды особняка. Моего дома. Моей крепости, система защиты которой была продумана до мельчайших деталей.
В лоб этот старинный особняк можно взять только танковой атакой после хорошего артобстрела, потому что постоянно торчащие здесь квартиранты всегда готовы оказать услуги хозяину исключительно здания. Открыть ворота с помощью дистанционного управления, нарубить дров для камина или приветствовать незваных гостей плотным автоматным огнем. Пусть даже эти гости большой оравой в бронежилетах припрут, вряд ли они станут здесь распоряжаться событиями. Я не для того с виду памятник архитектуры в крепость превращал, да и для дорогих гостей ничего не жалко, вплоть до пуль из титана.
Но если они с собой какую-то танкетку прихватят – тоже ничего страшного. Кто-то из квартирантов наверняка сумеет придавить кнопочки на небольшом пульте управления приятными сюрпризами, заложенными под аллеей, ведущей к дому, и вряд ли танкисты успеют удивиться, отчего они едут между небом и землей.
Только вот земные дела меня сейчас мало тревожат, если Гусь в небожители рвется. Нахал, что говорить, несколько лет назад с ножом и охотничьим обрезом себя вооруженным до зубов чувствовал, а теперь ему на мою голову вертолет потребовался.
Насчет вертолетов я давно задумывался, еще тогда, когда на чердаке дачи поселился Астроном, которого милиция активно разыскивала. Вовсе не за тем, чтобы присовокупить к его боевым наградам еще одну медаль, а за убийство и нанесение тяжких телесных повреждений, за то, что Астроном повел себя так, как его воспитывали перед отправкой умирать за чьи-то многомиллионные интересы под названием “интернациональный долг”. И Астроном оплачивал долги, сделанные совсем другими людьми.
Вообще-то уголовников я никогда не покрывал, однако Астронома поселил в своем доме оттого, что он поступил исключительно как настоящий мужчина, не струсивший, не снесший оскорбления, не убежавший от пьяной толпы номенклатурных подонков районного пошиба. Нет, лучше пусть меня Рафик прутом огреет, чем начну вести себя подобно тем идиотам.
То, что он настоящий мужик, Астроном доказал последним днем своей жизни, но на его могиле салютов не было, никто не говорил, что в сердцах людей он останется навсегда, а подвиг его бессмертен. Все это ложь и словеса, кто о тех подвигах помнит, кому они были нужны? И могилы у Астронома нет. Я похоронил его по старинному воинскому обычаю после того, как мы вдвоем явились без приглашения на экстренное заседание фирмы “Ромашка” и перебили всех, начиная от директора, выпускника тамбовской академии, и заканчивая его охраной, половина из которых, подобно коллегам, в эту самую академию отчего-то не стремилась, несмотря на достойный ее образ жизни. Впрочем, мы с Астрономом их перевоспитали гораздо надежнее, чем все эти зоны-академии, кузницы кадров преступного мира, созданные словно нарочно для того, чтобы у ментов постоянно возрастал объем работы.
Астроном погиб в перестрелке, мне удалось выжить, свято место пусто не оказалось. “Ромашка” ушла в прошлое, но ее трудовые традиции продолжают другие фирмы. В частности, Гусь. Однако место Астронома с его чердачным оборудованием по слежке за чистотой воздуха вакантным не осталось. Больше того, с сегодняшнего дня там постоянно не один, два квартиранта отдыхают, в конце концов, мы с Рябовым постоянно подстраховываем друг друга, а на чердаке, кроме снайперовской винтовки “В-94”, заряженной бронебойными патронами скромного противотанкового калибра, имеется не очень компактная, немного устаревшая штучка, с помощью которой за пару секунд из большого вертолета можно устроить маленький фейерверк. Я не для того столько сил и денег угробил на реставрацию архитектурного памятника, чтобы какие-то гуси бескрылые своими вертолетами могли испортить внешний вид беззащитного здания.
Гусь меня завтра убивать будет, значит впору из кабинета перебираться. Он же сам не прилетит, уже в своем логове зарылся. Пора и мне в подвал спуститься, которому нипочем даже ракеты “черной акулы”. Пусть я сильно сомневаюсь, что гусята прилетят на таком вертолете, однако, как говаривает Сережа, береженого Бог бережет. Тем более в этот раз Рябов не возражает против повышенных мер безопасности, к которым я люблю прибегать.
Мой подвал – не гитлеровский бункер, конечно, но при большом желании из него можно выйти в стороне от дома, осмотреться в хорошо замаскированном гроте, где хранится небольшой запас денег, которые никогда не будут подлежать обмену, документы и легкие водолазные костюмы с аквалангами. А чтобы не шастать под водой с пустыми руками, есть возможность прихватить с собой даже небольшой автомат, слегка похожий на любимый Рябовым “Узи”. В отличие от Рябова, я по поводу этого пистолет-пулемета “Узи” остаюсь при своем мнении, к тому же под водой он напрочь стрелять саботирует. Пусть наш “апээсик” всего на килограмм тяжелее, в море этой разницы особо не чувствуешь. Впрочем, что под водой, что на воздухе, он готов работать со скорострельностью пятьсот выстрелов в минуту. Во всяком случае инструктор, который натаскивал меня под чутким рябовским руководством, в конце концов остался доволен не только своим гонораром.
По поводу безопасности у Рябова всегда был пункт со сдвигом, хотя уже несколько раз его дрессура сказывалась на состоянии моего здоровья. После упражнений с автоматом Сережа примотал мою ударную левую к туловищу, и, хотя я вертел ластами ожесточеннее, чем русалка хвостом, о ведении огня с помощью одной руки не могло быть и речи. Может, наши конструкторы подговорились к своим изобретениям одноруких не допускать, что нож “Леший”, что “АПС” на них явно не рассчитаны. Я, правда, пытался выяснить у Сережи: можно ли застрелиться из автомата, если у аквалангиста перебиты ноги? На тренировках Рябов командовал мной, как хотел, потому пришлось молча проглотить все ответные матюки и наловчиться плыть под водой так, как будто левую руку у меня уже отжевала акула, одновременно стреляя правой из четырехствольного подводного пистолета “Ланседжет”.
Подготовке с холодным оружием Рябов особого внимания не уделял, равных мне в этом искусстве Сережа не встречал, хотя покойный Вышегородский несколько раз орал в его присутствии, воспитывая зятя, что, по его мнению, моим основным призванием является автомат, а не мозги. Прав был старик, что и говорить, ум у меня до сих пор в дополнительных извилинах нуждается, иначе не стал бы собственноручно Пороха резать, а затем в подвал нырять.
Подойдя к громадному стеллажу с лежащими в специальных гнездах бутылками, прикасаюсь к шероховатой поверхности стилизованной под старину стены. Стеллаж пошел вперед, открыв проход в потайную комнату, откуда можно выбраться в тот самый только мне и Рябову известный грот. Зато попасть сюда, кроме меня, никто не сможет, волшебная стена реагирует на прикосновение исключительно моего большого пальца. Доведется его потерять, придется пользоваться запасными ключами. В виде матриц, хранящихся в трех разных сейфах. Без них в помещение за стеной не попасть, такой слой железобетона можно сносить исключительно аммоналом, но при этом ни один идиот не пробьется к заветной цели. С верхними этажами на голове это сделать затруднительно.
Мягкий неоновый свет залил небольшую комнату, я сел в простенькое пластиковое кресло, стоящее у крохотного столика, прикурив сигарету. Тишина и спокойствие, наверху такая круговерть, подумать не дадут. Сабина активно готовится к приему в честь дня рождения нашего главного сокровища. Он свои именины дважды празднует. Сперва так называемые взрослые, а на следующий день – детские.
В моем доме-крепости детские именины Гарик отмечал дважды в жизни – первый и последний. Что эти детишки натворили, вспоминать лишний раз неохота, такой погром устроили, словно смерч по этажам прошелся, разбитая ваза мастерской Сацума стала всего одной из незначительных деталей этого праздника.
Ваза – еще ничего, равно, как и добрая половина тереховского сервиза. Кто-то из Гарькиных гостей посчитал: многовато девять нитей основы на один сантиметр шпалеры “Борьба хищных зверей на водопое”. Этот квадратный сантиметр двести лет назад неделю ткали под строгим присмотром художника Каравакка, мой сопливый современник с ним куда быстрее расправился.
В отличие от вазы, на гобелен я рукой не махнул, отдал его в реставрацию.
