В начале марта 1610 года Семенов оставил службу, но не вернулся в Москву, а вынужден был жить в Новгороде, возможно, по причине нелюбви завистливого царя Василия Шуйского к сторонникам его племянника — молодого, умершего 23-х лет полководца Михаила Скопина-Шуйского. Иван Тимофеевич Семенов пережил шведскую оккупацию Новгорода, именно в захваченном шведами городе он приступил к работе над «Временником», начатым около 1615-го и в основном законченным к 1619 году. В 1617 году Новгород был освобожден, и Семенов вернулся в столицу, два года служил в Астрахани, затем в Москве, в Ярославле и в Нижнем Новгороде. В 1628 году дьяк сумел оказать личную услугу правящему семейству Романовых при разборе жалобы елецких помещиков на боярина И. Н. Романова, за что был щедро пожалован землями и до конца жизни пользовался располооюением отца царя Михаила патриарха Филарета. Умер Иван Тимофеевич Семенов незадолго до 28 февраля 1631 года.
Историк В. И. Корецкий дал точный портрет дьяка, сравнившего себя с мухой в огромном потоке событий, но не потерявшегося среди великих людей своего времени: «Он испытал царскую опалу, ненависть, клевету, служил под началом враждебно настроенных к нему людей, а затем шведских захватчиков. И когда, казалось, фортуна ему улыбнулась, его окружили почитатели его таланта и сам Филарет изъявил ему благосклонность, за это пришлось заплатить ценой пристрастного расследования и льстивой похвалы. Но там, где другие сгибались и подламывались, превращаясь в слепое оружие чужой воли и собственного своекорыстия, дьяк проявлял исключительную душевную стойкость, верность призванию, принимал все, что ни выпадало на его трудном и сложном жизненном пути, как должное, способствующее в конечном счете главному — его творчеству, его работе над «Временником»...»
«Временник» — один из первых опытов русской историко-философской прозы. Это нелегкое чтение, ибо автор не быто-писует, а распутывает скользкие узлы причин и следствий, связывающие свирепый и набожный нрав царей, алчность вельмож, продажность приказных дьяков, бедствия народных масс и военные потрясения. Дьяк Семенов не зря ведал пушкарским делом: и в литературе он вел себя как воин, не прятался ни за чью спину и везде высказывал свое собственное, личное мнение. Автор «Временника* объясняет события Смуты примерами из библейской истории, но его книга — не результат школярского начетнического рвения: его сравнения временного и вечного далеки от риторических заклинаний, они аполитичны, они подчеркивают несходство сходных вещей. Объясняя исторический опыт России, дьяк Семенов загадывает загадки и сам же разгадывает их. Это—обычные литературные притчи, но напряжение письменной речи Семенова столь велико, что мы уже не удовлетворяемся единственной разгадкой, но вновь и вновь возвращаемся к описанию жизни убогой бездетной вдовы — этому пронзительному символу сиротства нашей земли. «Временник» Ивана Тимофеевича Семенова публикуется с сокращениями.
О смерти государя царевича Димитрия Ивановича в 99[1591J году и о приходе крымского хана под Москву; и как Борис Годунов с боярам, воеводами и войском в обозе стоял против него; и как крымского хана бог победил и он из-под Москвы побежал; и как Борис, взяв с собой бояр, ходил из обоза в Москву и мешкал в городе три дня, чтобы хан подальше ушел, а все войско дожидалось в обозе; и как спустя три дня, взяв все войско из обоза, ходил Борис из Москвы, сказав государю: гнался за царем до Серпухова и разбил его. Тут же о пожаре на Неглинной, устроенном Борисовыми поджигателями. Все происходило в одно время, в том же 99 [1591 ] году, в одни недели и дни
В то время, когда после семи тысяч шел 99(1591] год в самой благочестивой державе и когда шел седьмой год от помазания на царство преблаженного Федора Ивановича, государя всей Руси, по попущению божию, три несчастия тогда вместе случились у нас к нашему искушению. Первое — как бы убийственною рукою Ирода, неправедное заклание рабом незлобивого отрока царского племени. Второе зло — внезапный пожар от поджога, испепеливший большую часть всей столицы и дома богатых жителей, обильно наполненные всем необходимым, находящиеся на той стороне реки Неглинной. Кто не знает, как угли всех домов, от страшного огня обратившиеся в пепел, были развеяны по воздуху? Это было задумано тем же Борисом и сделано по его повелению: он не побоялся бога сделать это в самый полдень, когда солнечная теплота жгла, как бы свыше помогая неудержимому яростному пламени, показывая этим злобу виновника пожара. Знающие рассказывают, что тогда от ярости огня многие рождающие вместе с младенцами сгорели, потому что это было сделано внезапно, во время полуденного сна, по-мучительски, чтобы из них ни один не спасся; поджигатели, посланные тем повелителем, везде в одно время в разных местах зажигали огонь, так что жившим тут не было возможности куда-либо убежать. Третье зло — татарское нашествие самого, пришедшего с востока, нечестивого царя, осмелившегося дойти даже до внешних укреплений моего города, так что такой наглости никогда не бывало.
Итак, два бедствия произошли от властолюбца Бориса, а третье ниспослано по небесному смотрению, но и первые два случились не без промысла Божия. И хотя державный Федор, благочестиво и пресветло над нами царствующий, богател своими добродетелями, но не мог, при случившихся несчастиях, один покрыть своим избытком нашу скудость и недостаток в добрых делах; таким образом и бывает, что добродетель одного не может покрыть грехи всех людей и «никто не украшается чужими делами», как сказано в писании, но чьи труды, тех и дары; честь и венцы принадлежат победителям,— в божественных писаниях много подобного сказано для указания нам. Но так мы и убиение неповинного младенца-царевича, и напрасное истребление огнем всего города, не желая, все перенесли, как бы ничего не зная, покрывшись бессловесным молчанием,— то этим попустили зложелателю до конца стремиться и к дальнейшему, как и теперь в наставших обстоятельствах мы, как немые, смотрим на случившееся. Об этом довольно.
А приход безбожного татарина и приближение его к царствующему городу было напрасным и для нас совсем безвредным ради явного заступления вседержавнон христианам на врагов помощницы, когда сын ее по ее ходатайств> исполнил молитву после святых своего угодника, «миропреподобного» государя нашего Федора, истинно верующем царя. Ибо он устрашил, я знаю, нечестивого и тех, которые были с ним, ночными чудесами: со всех каменных стен, ограждающих крепость,— громом пушек, разбивающих города, так как их слух не привык к этому — к огненной пальбе и громогласному, ужасному грохоту со многими отголосками, в дыме и сверкающем огне,—убивающим многих и звуком, до основания колеблющим землю и потрясающим небо. Из-за этого пришедшего царя объял трепет и страх, пройдя в его кости и душу, и он ночью со всем войском поспешил бежать назад, гонимый при всем его страхе невидимыми преследователями, так что после бегства в течение той ночи он оказался далеко от города, называемого Серпухов, по ту сторону быстро текущей в своем яростном устремлении славной Оки, которая всегда быстрым и глубоким течением своим, как преградой, препятствует наглому нападению на нас. Она от века премудро положена нашим создателем, как немалая защита от варваров, неудобная для перехода стена; она обтекает с юга, где она простирается, большую часть земли нашей и, опоясывая ее как бы поясом, течет быстро, обнимая отведенную ей меру земли, всячески всегда препятствуя врагам переходом чрез ее ложе нападать на нас; для них, кроме других трудностей, не безопасен был и переход чрез нее сюда и туда.
Татар, пришедших пленить нашу землю, мы отогнали от столицы не одним громом огнестрельных орудий, сильно устрашив их; но вместе с этим в то же время сотворено было тогда богом и другое чудо, так как в тот же час, когда напал на них страх, Бог вложил в мысль одному благочестивому воину, взятому в плен во время их прихода к городу и ими задержанному, обмануть их, когда они с принуждением допрашивали его: «Скажи нам,— говорили они ему,— ради чего видим мы в эту ночь в городе такое подобное молнии блистание из орудий и огненный бой, яростно против нас выпускаемый? Какая столице и затворившемуся в ней царю внезапно вдруг случилась радость?— сообщи нам!» Так они сказали ему и вместе с этим вскоре и мукам его подвергли, хотя и не тяжелым. Он же, будучи благоразумен, зная по закону православия, что ради благочестия не напрасно в мучениях и большую претерпеть боль, укрепляемый Богом чрез доброго приставленного к нему хранителя ангела,— насколько скоро мог обнять умом то, о чем его спрашивали,— сшил словом разумно нужную для этого времени «грехо-простительную» ложь, полезную осажденным в городе для освобождения; уповая на Христа, он сказал врагам в надежде, что они этому поверят: «Радость в городе из-за того, что из западных стран, из земель Новгородской и Псковской, 'согласно ранее посланным царем приказам, на помощь ему, соединившись вместе, быстро вошли в город многочисленные вооруженные войска, которых царь и жители города с нетерпением ожидали». Когда неприятели услышали это от сказавшего и вместе с известием еще более уверились в этом благодаря тому, что ночью видели они своими глазами,— то в ту же ночь, не дождавшись дня, устремились, как сказано ранее, в настоящее бегство. Они исчезли, подобно тому как обильно вылившиеся из облаков воды, как будто и не было их прихода и ухода. Об этом пленный узник, убежавший с дороги к своим, все
