— Вроде нет, — выдохнули сразу несколько человек.
— А нашли ли мы что-нибудь такое, что смерть от утопления безусловно бы подтверждало?
Молчание. Как в склепе. Душно. Насколько ж ей было бы легче рассказать про какую-нибудь глаукому.
— Ну, вы не бойтесь, я не буду ставить оценки…
Вот с этого и надо было начинать. Система наказаний противоречит системе мыслить. Несколько человек сразу выпрямились и оторвались от методичек. Но на Лену на всякий случай не смотрели — как бы все-таки не начала пытать. Смешные они все-таки. Боятся ее. Если бы они только знали, что сама-то она проводит занятие первый раз в жизни.
— Сегодня не буду ставить оценки.
— Мы сегодня вообще ничего не нашли, — вдруг жалобно сказала маленькая Лена.
— Эмфизема легкого была, — перебил ее кто-то.
— Отпечатки ребер должны были быть на легких, а их не было. Вот, у меня в протоколе не записано, — перелистал странички тетрадки третий студент — дежурный с протоколом. — Когда эмфизема — легкие вздуваются и прямо врезаются в ребра, оставляя отпечатки. А этого не было.
— Отпечатков не было, а эмфизема была! Легкое было на разрезе воздушно, хрустело под пальцами, со среза стекала жидкая бело-розовая пена… — это включился Иванов. Он пытался подсмотреть в методичке.
— Ну, так, значит, если вернуться к моему первому вопросу, экспертиза утопления — трудное дело или легкое? — Лена тоже украдкой посмотрела на часы. Рябинкин, должно быть, уже читает лекцию. А им еще тут париться полчаса.
— Трудная, — решило полгруппы, но остальные дипломатично промолчали.
— А знаете, почему вы затрудняетесь с ответом? — вдруг спросила Лена.
— Да мы учебники не успели получить, и расписание вывесили только вчера… — заныли ребята.
— Я не об этом. Я же сказала, что сегодня оценки ставить не буду. — Лена уже почти улыбалась, глядя на них. — Просто дело в том, что вы привыкли очень много учить, но не умеете еще систематизировать знания. Вот вам раздел по теме: два типа утопления. Истинное и…
— Ложное, — подсказал ей Иванов, которого, видимо, распирало.
— Асфиктическое, — она покосилась в сторону Иванова, и он увял. — Давайте тогда так. Пять минут по методичке вы изучаете наш случай. Анализируете. Результаты анализа записываете в два столбца. Я прихожу — вы мне рассказываете, какой это был тип утопления. Договорились?
— Договорились.
Студенты зашуршали страницами. У Лены пересохло горло. В лаборантской наверняка есть приготовленный чай. Людмила Васильевна поила им перед уходом Рябинкина. Лена вышла из комнаты и легкими шагами проскользнула по коридору. Осталось продержаться двадцать минут. Потом, правда, еще одна группа… Но тут ей поможет Извеков. Она только будет присутствовать на его занятии. Заодно сравнит, как он ведет секцию и как Рябинкин. Что же, с первым рабочим днем! Первая группа — самая трудная. Дальше будет, наверное, легче. И, как ни странно, Лене даже вдруг стало интересно.
Белла Львовна Маламуд была экспертом-гистологом высшей категории, доктором медицинских наук и числилась в Бюро «королевой-матерью». Сколько ей было лет, знали только в отделе кадров. Сама Белла Львовна свои дни рождения уже давно не отмечала и говорила, что она старше, чем черепаха Тортилла. Родом она была из Донецка. Но, судя по ее рассказам, а она довольно часто упоминала, что родилась в оккупации, семьдесят ей исполнилось уже несколько лет назад. В то же время Белла Львовна не страдала ни склерозом сосудов головного мозга, ни болезнью Альцгеймера, ни каким другим пакостным заболеванием, которое лишило бы ее врожденного чувства юмора и прекрасной памяти. Но Белла Львовна страдала заболеванием суставов — поэтому сидела она всегда на высоком стуле с подушечкой (что еще более увеличивало ее сходство с царственными особами), а одну ногу вытягивала на рядом стоящую табуретку и заматывала ее в широкий вязаный шарф. Рядом со своим стулом Беллочка держала инвалидскую палку с красиво выгнутой ручкой. Палка якобы досталась ей от ее деда — известного в Донецке невропатолога. В Бюро Белла Львовна очутилась не по своей воле. В этом городе жила единственная дочь Беллиного мужа, в свое время вышедшая замуж за военного. Беллочка ради восстановления мужниной семьи согласилась оставить родной Донецк, в котором она заведовала отделением гистологии, и переехать. К тому времени, когда Саша поднимался к ней в отделение, муж Беллы Львовны уже года три как умер, муж дочери уволился из армии, их дети выросли, и падчерица Беллы Львовны мачеху на дух перестала переносить. Но Беллочка говорила, что выдержать переезд обратно она уже не в состоянии и, кроме того, в родном Донецке тоже никого родных не осталось. Поэтому целый день с утра до вечера Белла Львовна проводила в Бюро, домой приезжала только ночевать, а практически весь свой нехилый заработок (за исключением вычетов на такси — без машины она не могла бы добраться до работы) тратила на выросших мужниных внуков — редкостных разгильдяев и балбесов. Еще отличительной чертой Беллы Львовны было то, что практически всех сотрудников Бюро, включая и Хачмамедова, она называла ласкательно-уменьшительными именами. Исключение составлял лишь один человек. Белла Львовна по старинке еще питала нежность к науке, поэтому молодого заведующего кафедрой называла всегда уважительно — Петр Сергеевич. Что, конечно, не осталось незамеченным в Бюро. А все экспертизные Сашеньки, Машеньки, Вовочки и Витеньки за глаза называли ее как симпатичного лесного зверька — потому что Белла Львовна обожала шоколадные конфеты и орехи. Те же, кто относился к ней плохо, — производным от фамилии — Мармеладкой. И вот сейчас в отделение гистологии к Белле Львовне поднимался Саша Попов.
Экспертов в танатологическом отделении, не считая заведующего, было четверо. Столько же было и наверху экспертов-гистологов. Но если все танатологи помещались в одной просторной комнате, больше напоминающей танцевальный зал, то дамы-гистологи (а мужчин в это царство микроскопов и разноцветных стеклышек работать не допускали) предпочитали селиться, как мышки-норушки, — каждая в маленькой аккуратненькой комнатке. Комнатки были с розовыми широкими жалюзи на окнах, со множеством горшочков с фиалками на подоконниках, с уютными крошечными столиками для чая и с прекрасными микроскопами (хвала Хачмамедову) на рабочих столах.
За оборудование для гистологии все говорили Хачеку отдельное спасибо. Современный микроскоп лишь отдаленно напоминал изгибом ручки тот похожий на холку кабанчика прибор, которым до сих пор пользуются в школах и в непрофильных вузах. Точно такая же старинная рухлядь, кстати, стояла сейчас и на Ленином столе на кафедре судебной медицины этажом выше. Но в отделении гистологии эксперты пользовались чудесами современных технологий — прекрасной оптикой, удобными окулярами и раздвижными по высоте столиками, которые не способствуют развитию остеохондроза у смотрящих в эти микроскопические миры. Объяснялась такая щедрость Хачмамедова просто. При всей вульгарности его манер Хачек был человек совсем не глупый. И он уже давно понял, что все эксперты за секционным столом могут решить гораздо меньше задач, чем одна, как он выражался, «обученная клуша», вооруженная хорошим микроскопом. Проблема была лишь в том, что обучиться видеть все разновидности проблем даже в хороший микроскоп было совсем не так просто. Поэтому «клуши» в Бюро ценились, в обиду Хачек их не давал, хотя весь их карамельно-фиалковый мир на дух не терпел и при случае не уставал с ними спорить и их критиковать. Делал же он это специально — для лучшей управляемости. Потому что, несмотря на то что официально отделение гистологии являлось вспомогательным подразделением танатологического отдела и подчинялось непосредственно Хачеку, карамельно-фиалковые дамы Хачека нисколько не боялись, держались вместе и дружно отстаивали свои мнения. Владимир же Александрович в глубине души их уважал, хотя виду не показывал, а время от времени наводил на дам ужас и расстройство тем, что постоянно то отбирал, то даровал им дополнительные ставки. Главным же поводом для «публичной порки» и последующего за ней наказания рублем было то, что внешне такие домашние, ручные, разговаривающие вежливыми тихими голосами и нюхающие фиалки дамы никогда не шли на поводу у Хачмамедова.
Дверь в кабинет Беллы Львовны была открыта.
«Похоже, меня сегодня ждут все», — мрачно подумал Попов, наблюдая, как Беллочка даже не улыбнулась, когда он появился в дверях, а только поерзала на своем высоком троне, поудобнее пристраивая ногу на табуретке.
