станут протестовать против того, если мистера Дьюри застрелят, когда он будет здоров, что им его не жалко, но что заставить больного человека встать, бродить по пустыне и отыскивать клад — на это они не решатся. Хотя они и не сознавались в этом, но, очевидно, храбрость мастера Баллантрэ и речь, которую он произнес накануне, произвели на них благоприятное впечатление. Они, по-видимому, недовольны были своим новым вождем и воспользовались случаем, чтобы доказать ему это. Они в один голос решили дать больному один день отдыха и раньше следующего дня не двигаться в путь.
Но на следующий день больному сделалось еще хуже, так что Гасти, и тот почувствовал к нему нечто вроде сострадания. На третий день больной призвал Гасти и Моунтена, объявил им о том, что он чувствует, что он умирает, и сказал, что раньше чем умереть, он расскажет им, где находится клад, который они ищут. Он дал им некоторые указания насчет того, как и куда им отправиться, и сказал, чтобы они поспешили искать его, пока он еще жив, чтобы в случае, если они клада не найдут, они, вернувшись, могли бы еще воспользоваться от него некоторыми дальнейшими указаниями.
Но никто из разбойников не решился пустить другого отыскивать клад, так как ни один из них не доверял другому. По всей вероятности, мастер Баллантрэ на это и рассчитывал и надеялся, что разбойники, не доверяя друг другу, отправятся все на поиски клада. Но он ошибся. Разбойники тотчас сообразили, что от них желают избавиться, и хотя мастер Баллантрэ и говорил слабым голосом и порою даже совсем терял голос, они все-таки не вполне доверяли тому, что он так слаб, и боялись, чтобы в то время, как они отправятся в путь, пленный, за которым они так тщательно следят, не убежал бы от них. Поэтому они решили, под предлогом, будто им жалко покидать больного, ждать, чем кончится болезнь мастера Баллантрэ, и не искать клада, пока их пленник не выздоровеет или не умрет.
Странно, что несмотря на то, что разбойники, нисколько не смущаясь, готовы были во всякую минуту убить мастера Баллантрэ, теперь, когда он умирал своей естественной смертью, им было его жаль. Как это ни странно, но это было так.
Вскоре после обеда мастер Баллантрэ попросил Гасти прийти к нему и помолиться около него. Гасти исполнил его желание и помолился около него, а часов в восем вечера Секундра, дежуривший у больного, пришел к разбойникам и объявил им, что пленник их умер.
Вечером, часов около десяти того же дня, Секундра принялся рыть могилу для мастера Баллантрэ, а на восходе солнца следующего дня он похоронил своего господина. Тело мастера Баллантрэ завернули в меховое платье и его в присутствии разбойников положили в могилу. Лицо мастера Баллантрэ, которое было положительно воскового цвета, Секундра ничем не покрыл, а в ноздри он заткнул ему что-то, уверяя, что этого требует индусский обычай, и так как индус настоятельно требовал, чтобы его господина похоронили с заткнутыми ноздрями, то никто ему не противоречил. Как только тело мастера Баллантрэ зарыли, индус принялся кричать и вопить над могилой таким раздирающим душу голосом, что разбойники, боясь, чтобы крики индуса не привлекли на это место еще других индейцев, принялись его утешать и старались заставить его замолчать.
Но вскоре разбойникам надоело возиться с индусом и они, оставив его в покое, начали советоваться о том, как бы им отыскать клад. Так как клад, который они искали, был зарыт неподалеку от того места, где они раскинули шатры, то они решили не снимать лагеря, а днем отправиться отыскивать клад и на ночь возвратиться снова обратно в лагерь. Они, оставив Секундру лежать на могиле мастера Баллантрэ, отправились на розыски клада, но ничего не нашли и вернулись к ночи снова в лагерь. В эту ночь они не вошли в палатки и поэтому не поставили караульного, а зажгли костер и улеглись вокруг костра.
Когда настало утро, разбойники лежали еще в том же самом положении, в каком они улеглись с вечера, и все крепко спали, за исключением Пинкертона, который был убит. Каким образом его убили и кто его убил — неизвестно, но только он лежал закутанный в плащ, мертвый и производил страшное впечатление, так как был не только убит, но и скальпирован.
Когда разбойники увидели убитого и изуродованного Пинкертона, они страшно побледнели от ужаса, так как поняли, что и им может грозить такого же рода смерть, какая постигла Пинкертона. Но, несмотря на то, что одного из товарищей убили, разбойники, обвиняя себя в том, что они не поставили на ночь караульного, решили не уходить из этой местности раньше, чем они найдут клад. Жадность к деньгам была у них настолько велика, что они, преодолев свой страх и похоронив Пинкертона рядом с мастером Баллантрэ, снова отправились на поиски клада. Они провели в поисках целый день и вернулись домой только к ночи в крайне удрученном состоянии духа. Клада они никакого не нашли, а теперь, когда наступила ночь и вместе с нею настали потемки, они почувствовали страх перед индейцами и боялись, чтобы кого-нибудь из них не постигла та же участь, которая постигла Пинкертона.
В эту ночь они решили поставить караульного. Первым караульным был Моунтен. Он уверял, что он ни на минуту не присаживался и не смыкал глаз и в продолжение всей ночи ходил вокруг лагеря и только тогда, когда его время смениться настало, подошел к тому разбойнику, который должен был его сменить, имея намерение разбудить его. Разбойник, который должен был сменить Моунтена, был сапожник Гиккс; он спал несколько поодаль от других, на ветренной стороне, и ветер все время гнал дым от костра в его сторону.
Моунтен подошел к спавшему и взял его за плечо, но при этом почувствовал под рукой что-то мокрое, и когда в эту минуту ветер переменил направление и дым не закрывал лица и фигуры сапожника, Моунтен, к великому своему ужасу, увидел перед собой бездыханный и обезображенный труп. Сапожника Гиккса, равно как и Пинкертона, индейцы сначала убили, а затем скальпировали.
Ясно было, что разбойники попали в руки каких-нибудь подкупленных индейцев-убийц, которые занимались тем, что каждую ночь убивали одного из разбойников и добывали себе скальп, добычей которых они гордились, так как они служили им трофеями.
Когда разбойники, которых теперь вместо девяти числом было только шесть, увидели обезображенный труп сапожника Гиккса, они, схватив свои пожитки, которых было весьма немного, бросились бежать куда глаза глядят, оставив костер горящим, а сапожника Гиккса непохороненным. Они до такой степени испугались и так торопились бежать из той местности, где им грозила опасность, что бросив мысль отыскивать клад, только на несколько минут останавливались, чтобы поесть, и не решались даже лечь ночью спать, а бежали все дальше и дальше вперед.
Но человек существо слабое. Как разбойники ни пересиливали себя, чтобы не лечь спать, сон в конце концов все-таки преодолел их, и они в одну ночь крепко заснули. Когда же они проснулись, то, к великому ужасу, увидели, что враги их находятся совсем близко от них и, следуя по их пятам, догоняют их. Вскоре после этого индейцы набросились на разбойников, и между ними началась кровопролитная борьба.
Те разбойники, которым удалось спастись, убежали, и, не разбирая, куда и в какую сторону они бегут, и не имея ни крошки провизии, кинулись по боковой тропинке в лес.
Все бедствия, которым подверглись беглецы, я не стану описывать, довольно того, если я скажу, что разбойники рассеялись в разные стороны и что неизвестно, кто из них спасся, а кто нет. Что из них в живых остались Моунтен и Секундра Дасс, это я знаю, об остальных же не имею сведений.
Моунтен был крайне удивлен тем, что его и Секундру не тронули, и был вполне убежден в том, что атаман шайки индейцев, набросившихся на них, был один из тех индейцев, с которыми он вел торговлю, и что поэтому его пощадили. Секундру Дасса они, по мнению Моунтена, пощадили по той причине, что они считали его сумасшедшим. Они пришли, по всей вероятности, к этому убеждению вследствие того, что в то время, как разбойники схватились за свое оружие и всячески старались сберечь свою провизию и не отдавать ее врагам, Секундра Дасс положил на плечо свою кирку, совершенно спокойно ожидал появления врагов и даже не намеревался бежать от них. Кроме того, он разговаривал сам с собой на своем родном языке, и это обстоятельство производило на всех довольно странное впечатление. Но когда ему впоследствии пришлось говорить по-английски, то оказалось, что он вполне здравомыслящий.
Когда Моунтен и Секундра Дасс остались вдвоем после того, как другие разбойники разбежались, а быть может и погибли, индус спросил Моунтена:
— Как вы думаете, наши враги ушли и теперь уже не настигнут нас?
— Я молю Бога, чтобы это было так. Я надеюсь, что мы спасены; я боюсь даже высказать это, но я надеюсь, что они оставят нас теперь в покое, — ответил Моунтен, как он передавал мне, неуверенным тоном, едва помня, что он отвечает.
И на самом деле, Моунтен был до такой степени расстроен, что когда он прибежал к нам в лагерь и рассказал нам обо всем, что с ним случилось, он не мог даже в точности припомнить, приснилось ли ему,
