— Выше нас, командир, слева по борту в свалке с «мессерами». — И минуту спустя с радостью доложил: — Есть один желтобрюхий! Отлетался!
Вот и линия фронта.
— Держись, Алешка! — Алимкин, убрав обороты, резко отдает штурвал от себя, вгоняя самолет в крутое пикирование. Все ближе земля, быстро разрастаются в своих размерах доты, артиллерийские позиции, траншеи. С немецкой стороны запоздало ударили зенитные установки: их трассы прошли далеко справа.
До земли — не более десятка метров. Вновь набирает нужные обороты мотор, машина упруго скользит над перелесками и оврагами, степными балками, пересохшими речушками. Наконец — дорога! По ней, поднимая гряду пыли, движется колонна автоцистерн.
Бензозаправщики!.. Значит, где-то поблизости должна быть и колонна танков.
— Алексей, смотри в оба! Что заметишь — докладывай!
— Есть, докладывать, командир! — отозвался Рыжов.
Алимкин подбирает штурвал, чуть увеличивает газ. Но высоко подниматься нельзя, им нужно продержаться как можно дольше незамеченными. А что увидишь с бреющего полета?
Летчик набирает сто метров — не много и не мало. Внизу серебристой лентой промелькнула Ворскла. «Надо идти вдоль реки, — решил Иван. — По переправе можно определить, откуда и куда движется техника».
Теперь самолет летит вдоль Ворсклы метрах в двухстах от берега, на северо-восток в сторону Борисовки. По пути попались две малые переправы: видно, для пехоты и легкого транспорта. Но вот впереди слева, не долетая Борисовки, Иван замечает понтонный мост и сразу смекает, что к чему: не для повозок же он наведен… но и танков на нем нет. Впрочем, это понятно: немцы стали осторожнее, боятся налетов нашей авиации и перебрасывают резервы из пунктов сосредоточения только ночью. И вдруг видит въезжающие на понтоны бензоцистерны. Вот в чем дело! За переправой желтела хорошо накатанная дорога. Алимкин резко разворачивается влево, пересекает реку, идет вдоль дороги. Приглядывается к ней. Так и есть: на обочинах в местах объездов всюду хорошо видны отпечатки танковых гусениц! По самолету со стороны переправы, которая осталась теперь справа сзади, открыли огонь эрликоновские установки. Алимкина охватывает чувство боевого азарта:
— Алеха, тысяча чертей! Кажется, напали на верный след!
— Точно! На обочине дороги вижу отпечатки танковых траков. Да и БЗ неспроста туда топают.
— То-то!
Все было правильно: через пять минут лету дорога стала расширяться, распадаться на отдельные рукава, незаметно переходя в пологий, густо поросший лещинником широкий овраг — надежное укрытие. Там-то, в овраге, Иван и увидел их — более сотни замаскированных броневых машин. Он прошел вдоль оврага. Зенитки молчали: враг не хотел демаскировать себя огнем в надежде, что летчик ничего не заметит.
Далее овраг круто поворачивал влево. «Интересно, что там? А вдруг тоже танки? Еще немного — и домой! — думал Иван. — Линия фронта рядом…»
Но в этот момент, как выстрел, бьет в уши резкий голос стрелка:
— Командир, нас атакуют!
— Держись, Алеша!
Иван делает «змейку», осматривая заднюю полусферу. И точно — сзади шесть вражеских истребителей. Они уже рядом — всего пятьсот метров. Понял: так просто от них не отвязаться…
Алимкин взял курс на север, дал полный газ, отжал ручку управления, ближе прижимаясь к земле. И тут же почувствовал, как, дробно сотрясая корпус самолета, лихорадочно застучал пулемет Рыжова.
— Не спеши, Алексей! Бей короткими!
Первая пара «мессершмиттов», выходя из атаки, стремительно пронеслась справа, промелькнув черными в белых обводах крестами над самой кабиной. Иван приподнимает нос самолета и бьет из пушек им вдогонку. Но поздно: «мессеры» уже вошли в боевой разворот, готовясь к новой атаке. На фюзеляже одного из них красуется бубновый туз.
Вторая пара «худых» подходит почти вплотную к «илу» и бьет наверняка: высекая искры, фашистские снаряды рикошетят о бронекорпус и, видно, поражают винт. Мотор начинает трясти. Повреждены и рули: Иван пытается маневрировать, но самолет реагирует вяло. А тут еще умолк и пулемет стрелка.
— Алексей, почему не стреляешь? Алексей!
Но Рыжов молчит… А «мессершмитты» заходят, как по конвейеру: пара, еще пара, еще…
Иван чувствует, что его расстреливают в упор. Дробно и хлестко стучат по корпусу «ила» снаряды. Вот уже и кабина разбита, густо дымит мотор… Но есть еще оружие — рация. Задыхаясь от дыма, Алимкин нащупывает кнопку передатчика, вызывая станцию наведения:
— «Вега!» «Вега»! Я «Байкал-дзенадцатый»! Большее скопление танков противника в пятнадцати километрах западнее Борисовки!
— Я «Вега», тебя понял: пятнадцать километров западнее Борисовки, — ответил ему твердый голос с грузинским акцентом. И, почувствовав недоброе, с беспокойством спросил: — Двенадцатый, что у тебя, дорогой?
Алимкин хотел ответить, как положено: «Конец связи», потому что самолет, уже не слушаясь рулей, просаживался, падая на поле, но успел сказать только одно слово: «Конец…»
Земля, поросшая травами и кустарником, стремительно побежала под брюхо «ила». Иван резко взял на себя штурвал, чтобы хоть как-то смягчить силу удара, двинул педаль, помогая убрать крен, и тут же почувствовал, как его швырнуло вперед. Привязные ремни впились в плечи, тупая боль сковала все тело. Но едва машина остановилась, Алимкин, превозмогая боль, отстегнул ремни, выбрался на крыло, огляделся по сторонам. Кругом — ни души. Вдалеке, у самого горизонта, на пологом взгорье виднеется село. Там наверняка уже заметили столб дыма, густо поднимающийся из-под капота его машины. Надо торопиться…
Алимкин пробрался к задней кабине, растерзанной снарядами, и увидел стрелка, уткнувшегося лицом в пулемет. Осторожно повернул его голову и понял, что Рыжов убит. Иван откинул фонарь, пытаясь вытащить боевого друга, чтобы фашисты не глумились над ним, пусть уже и мертвым, но тут же заметил, как у дальнего косогора показался немецкий бронетранспортер.
Иван перегнулся в кабину, коснувшись своей щекой холодной щеки друга, отстегнул пистолет и вынул из нагрудного кармана документы. В последний раз, стащив со своей головы шлемофон, горестно поглядел на спокойное сейчас Алешино лицо. С ненавистью перевел взгляд в сторону бронетранспортера:
— Ну уж черта с два! Ишь чего захотели, гады!
Сунув в карман куртки пистолет, одним прыжком очутился возле сорванного лючка бензокрана, резко открыл его. Тугая струя бензина ударила в землю, растекаясь широкой лужей. Отскочив в сторону, Иван метнул в нее зажженную спичку и бросился к оврагу, поросшему густым кустарником. За его спиной раздался легкий хлопок, а через несколько секунд гудящее пламя уже охватило весь самолет.
…Поздним вечером 18 июля в штабе 2-й воздушной армии генерала Красовского собрался Военный совет. Пригласили в основном командиров штурмовых соединений. Присутствовавший здесь член Военного совета Фронта генерал Худяков кратко доложил обстановку: наступление фашистов на Обоянь и Корочу провалилось; силами танковых соединений и штурмовой авиации немцам нанесено поражение под Прохоровкой; действия крупных сил бомбардировочной и штурмовой авиации оправдались полностью…
— Командующий фронтом генерал армии Ватутин, — продолжал далее Худяков, — требует от вас, товарищи, еще более решительных действий при поддержке наступления на Белгород. Силы врага, особенно танковые и авиационные, подорваны. Но у фашистов есть еще немалые резервы. Особенно опасны 4-я танковая армия Гота и ударная группировка «Кампф», расположенные южнее и западнее Белгорода. С воздуха их прикрывают свежие силы истребителей пятьдесят второй эскадры люфтваффе. Степан Акимович, — обратился Худяков к генералу Красовскому, — какие у вас будут соображения по этому поводу?
— Думаю, товарищ генерал, необходимо продолжить активные действия именно крупными силами авиации, — сказал командующий армией. — Эта тактика в последних боях показала себя как наиболее результативная. Но прежде чем говорить по существу задач, поставленных перед нами штабом фронта, я
