священных коров. А недавно я от коров отказалась. Потому что сегодня многие учащиеся думают, что священные коровы – это такая специальная говядина, которую едят гламурные олигархи во главе с Ксенией Собчак (нужна ли и на нее звездочка-сноска или через сто лет она еще будет «живее всех живых»?). Сейчас я говорю, что дети видят в учителях бестелесных и неземных созданий. Дети думают, что учителя не едят, не пьют, не спят и, конечно, не ходят в жопу. Они из нее просто не вылезают. Но об этом я не рассказываю.
И о том, как мучительно жду звонка, как люблю каникулы и когда их забирают на медосмотры, я тоже не рассказываю. Я не хочу их расстраивать. Я – их. Они – меня. Мы похожи на супругов, которым нужно вместе дожить до перемены. И вернуться друг к другу после второго звонка.
Я уже давно не отвечаю на вопрос: «Зачем ты там работаешь, если…» После «если» варианты. От Романа: «…если основные деньги ты зарабатываешь в другом месте?» От Гриши: «…если ты не делаешь там карьеру?» От Миши: «…если им (студентам) все равно, а с каждым следующим годом будет все равнее и равнее?»
Есть варианты и от менее заинтересованных лиц. От нашего с Николь редактора Игоря Олеговича: «… если все это время ты могла бы спокойно спать дома?» От коллеги Ларисы Юрьевны: «…если здесь нет ни одного сто?ящего мужика, способного составить подходящую партию?» От хозяина автомойки: «…если эти подлецы могут в любой момент поцарапать тебе машину?»
Я не могу им сказать: «Ребята, я работаю из-за собак. И из-за Виктора Степановича (нашего завхоза, а не нашего же Черномырдина), который строит им будки. И еще из-за одной женщины. Она любит, чтобы ее называли тетя Света…»
Тетя Света – чудовище. Она гоняет преподавателей грязной тряпкой. Она экономит электричество. Заходит вечером в аудиторию, говорит: «Ишь какие…» – и выключает свет. Не весь. Тот, что над кафедрой, оставляет. Получается прожектор. Лектор и прожектор. Все остальные – в темноте. Еще тетя Света пишет анонимки и прикрепляет их кнопкой к студенческой стенгазете. В анонимках – все о наших грехах. Жаль только, что грехи наши – скучные. И студенты о них не читают. Они вообще не читают, потому что зачем?
А если тетя Света остается ночью на вахте, то все собаки – с ней. И они ведут себя очень культурно. И тетя Света, и собаки. Они не гадят, не бегают по помещениям, даже не едят. Просто спят в тепле. А утром все вместе делают вид, что незнакомы. И весной они делают вид, что незнакомы. Потому что весной у собак совсем другие проблемы.
В семь сорок пять Николь позвонила мне снова. Ей нужен был фен. Я разбудила Кузю. Ей все равно в восемь вставать – в институт. И перед первой парой она вполне бы успела забежать…
– Я сегодня жить не буду, – сказала Кузя.
– А когда?
– Не знаю. – Она отвернулась к стене. И сразу уснула. У нее был такой организм. В беде он не принимал только систему образования и все, что с ней связано. Учебники, например, конспекты… Лекции тоже не принимал.
Беды случались с Кузей часто. Поэтому теперь она думает, что Осло – это столица Испании, названная в честь осла Санчо Пансы. При этом я точно не знаю, разделяет ли Кузя осла и Санчо Пансу или считает их одним человеком с обидным прозвищем. Еще она думает, что правило буравчика – это способ получения денег от нефти. Сейчас так, кстати, многие думают. Отсюда вывод: беды в виде любви посещают не только девочек, но и мальчиков. Даже политиков и олигархов. И это хорошо.
Еще хорошо, что в первом классе организм Кузи был гормонально не приспособленным для страданий. Поэтому в него все-таки поместились буквы, счет, таблица умножения, кое-какие стихи, много английских слов и умение рисовать овраги в разрезе.
Я разбудила Мишу и велела ему отнести Николь фен. Он повел себя странно: согласился.
– Ты здоров? – спросила я.
– Да, – сказал он. – Только у меня плохие мысли. Я думаю, не обидится ли Марина, если я на ком-нибудь женюсь? Тем более что я же смогу приходить и ночевать, как обычно. И буду полностью участвовать, а?
– Ты влюбился? – обрадовалась я.
– Нет. Я просто почему-то начал об этом думать, – жалобно вздохнул он.
– Очень хорошо, – сказала я.
– Плохо, – не согласился Миша. – Потому что еще я думаю о том, что у моей мамы никогда не было духов «Шанель». И это не справедливо. Но от меня она их не захочет. Наверное.
– Я сама отнесу Никольке фен, – вздохнула я. – А твоей маме – духи.
Миша благодарно улыбнулся, отвернулся к спинке дивана и тут же уснул. Это он научил Кузю просыпаться за пятнадцать минут до начала всего и никогда не опаздывать.
…Перед тем как мы сдадим книгу в печать, эту часть можно будет выбросить. Потому что должно остаться главное, соответствующее сюжету. Когда люди ищут главное, они всегда находят черточку. Общий минус. Его и фиксируют в биографических справочниках и на всяких надгробиях.
Из вежливости этот минус рисуют коротким. Или не из вежливости, а просто потому что никто точно не знает его настоящей длины.
Эту грустную мысль можно добить так: минус день, минус два, минус жизнь.
Но лично я добила ее текстом о единении левых сил. Рома решил создать из них союз. Он тоже плохо представляет себе законы физики. Или, наоборот, хорошо? А потому хочет быть убитым элегантно, не как все… Электрическим током левого напряжения, а?
Еще я прочитала две лекции. Одну о Макаренко, другую – о Сухомлинском. Из-за Сухомлинского меня вызвали в деканат.
Из-за Сухомлинского и из-за злостного хулиганства.
Я сказала на лекции: «Главная работа этого великого педагога называется «Сердце отдаю детям». А одна девочка со второй парты спросила: «А разве оно поместится?» Я удивилась и промолчала. А она опять спросила: «Разве сердце взрослого человека может поместиться в ребенке? Если человек решил отдать себя на органы, то надо же поступать честно и отдавать орган тому, у кого он поместится. Разве я не права?»
Я хотела ее сразу убить, но взяла себя в руки и промолчала. В общей сложности получилось всего минут шестьдесят. Первые двадцать все было очень хорошо. Тихо так… Творчески даже.
А потом у девочки не выдержали нервы, она побежала в деканат и сказала, что я стою и молчу. Что я, наверное, сошла с ума от горя. И что она не хотела обидеть ни меня, ни Сухомлинского, она просто за честность и соразмерность.
В общем, сначала меня вызвали, но я не смогла уйти из аудитории, потому что на двадцать пятой минуте я решила, что это не просто молчание, а обет. А обет – это очень серьезно. И за мной пришли – декан, методист и заведующий нашей кафедрой. Пришли и пришили мне злостное хулиганство.
А я думала, что они принесут мне цветы…
Я ушла непобежденной сразу в сумочный магазин. В беде организм Кузи не принимал систему образования, зато очень хорошо принимал сумки. У нас с Кузей шестьдесят три сумки, одна из которых – моя. Я решила тоже выпить немного этого лекарства. Но мне позвонила Николь.
– Я не могу купить себе трусы! – закричала она.
– Но волосы же у тебя высохли?
– Это не тот случай! Я им говорю: «Дайте трусы!» Они мне: «Вам трусики какого размера?» Оля, скажи, только честно, разве «трусики» могу быть пятьдесят четвертого?
– Нет…
– Вот именно. И я вру, что мне нужно сорок восьмой максимум. А сорок восьмой максимум на меня не налазит! Что мне делать?!!
– Я куплю…
– Фен ты мне уже принесла! – огрызнулась Николь. – Давай лучше, когда они у меня спросят, я дам им трубку и ты ответишь, а?
– Что еще? – холодно спросила я, потому что мне совершенно расхотелось сумку. А захотелось, чтобы кто-нибудь стоял рядом и очень меня уговаривал. Даже просил. Мол, давай тебе купим, ты вела себя
