хорошо, ты заслужила, сумка – это не горько и не больно. Это, в конце концов, не цветы самой себе покупать. А значит, не конец света и полный женский финиш. – Что еще? – рявкнула я.
– Возьми меня назад, – попросила Николь. – Я больше не буду. А квартиру – пересдадим. А?
– Возвращайся, – сказала я. – Завтра…
– Ура! – сказала Николь и отстала от меня со своими трусами.
Я стала думать о том, что давно превратилась в человека для возврата. Воз-врата. А не раз-врата. Кстати, лет в четырнадцать меня бы эта разница приставок огорчила. А теперь – ничего. Даже радует. Возвращаются все. И совершенно нет времени подумать, нужны они или нет. Нет времени подумать. И абсолютно нет места, чтобы всех их хранить. Я храню их по очереди.
А сейчас вот почему-то плачу. Не за сумку, а просто – слезами. Двумя. Причем левая значительно крупнее, чем правая.
И этот факт очень не нравится продавщицам.
Они просто еще не знают, что я – Курт Воннегут, ответивший на вопросы «Уикли гардиан». Этот факт вообще выяснился только вечером, когда Игорь Олегович выдал мне анкету и сказал: «Срочно в номер. Ты как Курт Воннегут».
Если бы не срочно, если бы у меня было время подумать, если бы авторитет Курта не придавил меня к столу, то могло выйти что-то толковое. А вышло так:
1. Как вы себе представляете истинное счастье?
Я. Это когда все живы и здоровы. Особенно люди и собаки. (К у р т. Воображаю, что кому-то где-то хочется, чтобы нам тут, на Земле, нравилось.)
2. Кто из ныне живущих вас более всего привлекает?
Я. Николь и Кузя, жаль, что вы о них ничего не знаете.
(К у р т. Ненси Рейган.)
3. Ваш любимый запах?
Я. Вкусно пахнут пасхи и куличи, необычно – клей «Момент», хорошо – осень и маленькие дети.
(К у р т. Тот, который бывает у входа в пекарню.)
4. Любимое слово?
Я. Алё.
(К у р т. Аминь.)
5. Какой фразой вы пользуетесь чрезмерно часто?
Я. Здрасьте, моя бабушка. (К у р т. Прошу прощения.)
6. Когда и где вы чувствовали себя особенно счастливым?
Я. Не скажу.
(К у р т. Лет десять назад мой финский издатель привез меня в одну маленькую гостиницу – там неподалеку район вечной мерзлоты. Прогуливаясь, мы нашли заледеневшую спелую чернику. Она оттаивала во рту. И было такое чувство словно кому-то где-то хочется, чтобы нам нравилось тут, на Земле.)
6. Как бы вам хотелось умереть?
Я. Во сне, только, если можно, в глубокой старости, а?
(К у р т. В авиакатастрофе или на вершине Килиманджаро.)
7. Каким бы дарованием вы хотели обладать?
Я. Я хотела бы быть волшебницей. (К у р т. Талантом виолончелиста.)
8. Что, по-вашему, люди склонны более всего переоценивать?
Я. Размеры своего «не могу». (К у р т. Хорошие зубы.)
Игорь Олегович сказал: «Не пойдет!», потому что я пропустила два вопроса. Первый – про любимое здание. Второй о том, что для меня всего огорчительнее у других людей.
Про здание мне особенно трудно думать. Потому что у меня не получается любить ни Колонный зал Дома Союзов, ни угол Загородного и Рубинштейна, ни виллу Боргезе. Хотя на этой вилле я могла бы устроиться лучше, чем в Колонном зале.
А в других людях меня огорчает тот факт, что они забыли о дне моего рождения. Все-все другие люди, как сговорившись, не прислали мне ни письма, ни телеграммы, ни завалящего «мыла». И нет ни одного пропущенного или принятого вызова. Меня даже автомат mail.ru вместе с Яндексом не поздравил. Но им-то я хотя бы наврала про дату своего появления на свет, чтобы получать открытки в середине лета, когда жара и мало кто способен на доброе письмо.
В общем, мы с редактором безжалостно вырежем этот текст как грустный и позорящий лицо нашего города. А я лягу спать и буду думать о том, что египетского слоненка, стоящего позади Пантеона в Риме, вполне можно причислить к зданиям. Потому что я, например, могла бы в нем жить. А Курт Воннегут мог бы жить в «крайслере» на Манхэттене. И огорчался он не личными проблемами, как некоторые, а верой людей в социальный дарвинизм. Вот эту фразу уничтожать нам будет особенно жалко. Но мы справимся.
С днем рождения, Олечка. Ага…
Жизнь Никиты Сергеевича как разведенного мужчины началась сразу после работы. Она оказалась непродуманной и даже какой-то неприятной.
Коллеги рассказывали, что свободные мужчины ходят по клубам и ресторанам, обвешиваются моделями, много пьют, делают маникюр, укладки, обертывания и выщипывания, а также шопинги, особенно на сэйлах, но всем говорят, что ведут здоровый образ жизни.
Никита Сергеевич в клуб не хотел. А есть, в смысле кушать, хотел.
Из еды он хорошо знал рестораны, закусочные и кафе Европы, колбасу, кефир, сосиски, молоко за сорок две копейки литр, конфеты «Барбарис» и томатный сок с ложечкой для соли в соседнем стакане.
Первые два часа своей новой жизни Никита Сергеевич отдал супермаркету. Он зашел в молочный отдел и там погиб. Но не весь, конечно. Просто на какое-то время ему отказали ноги и руки. А особенно глаза, которым Никита Сергеевич вообще не собирался верить.
– Очень изобильно у нас стало. Очень, – шептал он.
– Вы из тюрьмы? – с любопытством спросила девушка с биркой на груди. Никита Сергеевич уже видел такие бирки – в аэропортах, отелях и банках. А на конференциях даже сам носил.
– Я кефира хочу. С зеленой крышечкой такой…
– Как у толстого космического пирата? – обрадовалась девушка. – Который гонялся за Алисой? А у нас нет… У нас уже давно такого нет.
– Значит, не изобилие, – успокоился Никита Сергеевич и позвонил маме, чтобы посоветоваться.
Он мог бы, конечно, позвонить и Наташе. Но было неудобно. Еще толком не развелись, а он уже звонит.
Коллеги рассказывали, что при разводе должно пройти время, чтобы брошенная сторона тоже успокоилась, увидела свои преимущества и смогла выставить нормальный счет, а не голые претензии типа «я на тебя жизнь положила…».
Телефон мамы был отключен.
Никита Сергеевич решил не рисковать с покупками и пойти в ресторан. В первый попавшийся.
В первом попавшемся надо было заказывать столик заранее. Во втором попавшемся Никита Сергеевич не прошел фейсконтроль. «Извините, но для вас – занято!» – так ему сказали.
Никита Сергеевич хотел, как в молодости, сунуть червонец, но подумал, что червонец – это мало, а сколько нужно дать, чтобы было нормально, он не знал.
На улице было холодно. А в душе все никак не наступала свобода. Совсем не чувствовались новые возможности. И не было никакого желания ощутить в сердце сладкую истому. Хотелось есть. И спать. И «хонда» намекала, что пора домой, в гараж, но Никита Сергеевич был неумолимым. Неумолимым подранком, который решился сражаться насмерть, только не знал, с кем…
– Вы зачем ушли из дома? – строго спросило анонимное sms-сообщение. Или лучше не «анонимное», а «неизвестного автора».
Никита Сергеевич любил эсэмэски всем сердцем. Он писал их английскими буквами, как взрослый, заменяя букву «ч» цифрой 4 и ею же – все слоги, начинающиеся на «фо». Наташе и Гоше Никита Сергеевич писал на полуанглийском, исповедуя принцип краткости.
Он писал им «call me, want? when», но «gde ty? celuyu, zanyat».
Хотя «целую» и «занят» короче было бы писать по-английски. Но кому интересны короткие поцелуи и
