фортепьяно. Вскоре я помог им получить освободившуюся квартиру в том же доме на втором этаже. Жизнь понемногу входила в нормальное русло.
Моя служба в армии продолжалась, теперь уже в качестве резервиста. Я проводил в войсках примерно два месяца в году. Три недели были профессиональные учения, а остальное время — обычная служба. Израильская армия продолжала поражать своей нестандартностью и эффективностью. В соответствии с израильской логикой, все призывники начинают рядовыми в восемнадцатилетнем возрасте и в процессе службы растут в званиях, становясь сначала сержантами, потом офицерами и генералами. Таким образом, здесь не существовало училищ, создающих офицерскую касту, минуя срочную службу. Чтобы стать генералом, надо сначала состояться простым солдатом, а потом простым сержантом. Это поистине народная армия, где офицер был не старшим, а лучшим из равных. В те времена на слуху «ходил» популярный анекдот об израильской армии. «Стоит генерал и разговаривает с гостем. Проходит мимо солдат, не обращая на генерала ни малейшего внимания и не здороваясь. Гость говорит генералу: «Видишь, какие у тебя солдаты, даже не здоровается с тобой». Генерал потребовал от солдата ;что бы тот подошёл. Когда тот приблизился, генерал тихо сказал: «Хаим, ты что, на меня сердишься, даже здороваться не хочешь?!» Этот анекдот я рассказывал в России много раз. Его никто не мог понять, потому что принципы, заложенные в основе израильской армии, не существуют ни в одной армии мира.
Во время боя командиры, включая старших офицеров, всегда стояли в танковых башнях, чтобы все их видели в бою. Это не было законом, это было традицией. Советской команды «вперёд» не было, была израильская команда «за мной». Я был поражён, когда во время сложной боевой ситуации в период войны в Ливане, мой водитель испугался, командир батальона соскочил со своего бронетранспортера и пешком сам повёл танк за собой — тоже, как в кино. Я спросил его, зачем он это сделал. Он объяснил, что это неписанная обязанность каждого офицера и командира.
Когда мы стояли лагерем в боевой обстановке, караульную службу ночью несли вместе солдаты и офицеры. Освобождались от неё только механики-водители танков и бронетранспортеров. Вся система военной подготовки, в который боевая единица организуется с призывом группы военнослужащих и существует до выхода этих ребят в отставку по-возрасту, имеет очень важный психологический аспект. Затем этот полк расформировывался или полностью заменялся другим призывом. Когда молодой человек призывается, растёт и мужает, проходя через войны вместе со своими друзьями, они становятся его второй семьёй. Этим и объясняется, что мультимиллионер из Нью-Йорка прилетает на собственном самолёте, чтобы воевать наводчиком в своём танке. Это не парадокс, а очень правильное построение системы. В нашем полку и в нашем экипаже служили люди разных социальных групп и возможностей — состоятельные и бедные. Служили вместе обладатели нескольких академических степеней и солдаты, у которых их не было. Это не имело значения для нас, так как мы были боевым братством, объединенным другими принципами. Нам никогда не было скучно Друг с другом.
Призыв всегда осуществлялся одинаково — и на войну, и на учения. После телефонного звонка или повестки, каждый вытаскивал из кладовки вещевой мешок с обмундированием, переодевался, прощался с семьёй. Мы сразу отправлялись на свою базу, где уже стояли заправленные танки. Каждый получал личное оружие, затем командиры расписывались за приём танков и другой боевой техники. Тягачи загружались, и мы ехали воевать. По дороге уже ждали члены экипажей, которые жили около границы с Ливаном. Они находились в условленных местах на обочинах дороги. Так было обычно во время войны. Разница между гражданской и военной жизнью чувствовалась только в первые сутки после призыва, которые, обычно, переносились тяжело.
После тёплой и мягкой домашней кровати и костюма с галстуком, привыкнуть к брезентовому несгораемому комбинезону на голое тело и спать под танком довольно тяжело. В один момент жизнь переворачивалась. Адаптация занимала примерно сутки. Система обучения и тренировок была своеобразной и интенсивной. Логику этой системы начинаешь понимать позже. Первые полутора суток тебя непрерывно обучали и тренировали на различных курсах. После «набора нагрузки », бессонницы и усталости, когда мы начинали засыпать на ходу, отдавался приказ: «Занять боевые места на танках!»
Начинались манёвры. Вторая часть призыва — несение рутинной армейской службы: охрана границ, военных лагерей, выполнение различных функций военной полиции. Это давало полное представление о происходящем в государстве. Наше гражданское мнение складывалось независимо и самостоятельно.
Так создавалась одна из важнейших ценностей Израиля — неподверженность постороннего влияния на формирование гражданской позиции члена израильского общества по всем гражданским и военным вопросам. Гражданин нашей страны, решая для себя вопрос о необходимости начала войны, в отличие от американского или российского гражданина, посылает на войну самого себя или своего ребёнка. Это практически исключает эффективность «промывки мозгов» средствами массовой информации, повышает гражданскую сознательность и объективность суждения. Гражданин Израиля является действительно неотъемлемой частью своей страны. Он знает всё, что происходит в государстве и в армии, и формирует свою, самостоятельную, точку зрения по всем государственным проблемам. В этом, на мой взгляд, и состоит уникальность демократии и силы государства Израиль.
Глава 30
Первый израильский
Истребитель — «Лави»
Я
Тот факт, что здесь не было признанных авиационных авторитетов, имело, наряду с недостатками, свои большие преимущества. Это вынуждало принимать технические решения самостоятельно и учиться, используя для этого любую возможность. По правде говоря, мой образовательный статус тоже был непростым. Я ведь по образованию инженер-технолог, то есть инженер, отвечающий на вопрос «как делать» машину. Инженер-конструктор отвечает на вопрос «что делать». При всём при том, корабль отличается от самолёта так же, как гидродинамика отличается от аэродинамики. Существовала острая потребность в получении новых знаний. Надо было доучиваться, и Концерн всячески это поощрял. Внутри Концерна действовал свой университет, куда приглашались лучшие лекторы из израильских высших учебных заведений, да и не только израильских. Часть предметов преподавалась на английском языке, а часть на иврите. Применялось и самообучение, то есть мы учили друг друга. Позднее я сам читал лекции по разным техническим и маркетинговым дисциплинам. Работник выбирал циклы обучения самостоятельно, хотя, иногда, для продвижения по службе, он обязан был пройти нужный курс обучения и сдать экзамен проверки. Я учился с удовольствием. Мне пришлось сдать экзамены по большому количеству технических предметов, чтобы получить право подписывать чертежи и расчёты, а также, выдавать разрешения на начало лётных испытаний (это особая статья).
Обычно мы учились в рабочее время, после обеда, иногда — до поздней ночи. В сумме знания, полученные в Кораблестроительном институте и в Концерне, дали результат, о котором я мог лишь мечтать. Безусловно, такого образования в СССР я бы получить никогда не смог. В конечном итоге эти профессиональные знания позволили мне получить личное право подписи технической самолётной документации от имени западных авиационных гигантов: «ROHR USA», «McDonnell DOUGLAS» и, позже, «BOEING».
Израильская Авиационная Промышленность была совершенно уникальным, с точки зрения её человеческих возможностей, Концерном. Я не верю, что в Америке или в России могли бы даже подумать о таких сочетаниях. Например, такой гигант, как «Боинг», в сущности, является очень большим самолётно- сборочным концерном. Он ведь только собирает самолёты. На него работает огромное количество заводов в мире, в том числе и мы. Если посчитать количество законченных изделий, выпускаемых им, — это, может быть, пятьдесят наименований, то есть те самолёты, которые выходят с конвейера. Мы производили более тысячи независимых друг от друга изделий, сходящих с наших конвейеров одновременно, в том числе,
