кого попало. Какие бы чудесные ни были люди, какая бы славная ни была техника, но жизнь лодки и все, кто находятся в ней, зависит от образования, умения, состояния каждого, подчеркнем, каждого из более чем ста членов ее экипажа.
Людей на «Курске» не спасли не Куроедов и Попов как главком и командующий.
Их не спасли Куроедов и Попов как часть системы.
Можно назвать ее государством.
Оно показала свое настоящее лицо. А все ждали, надеялись, верили до последнего, что у него не такое лицо, что у него «светлый лик богоугодный».
Не получилось.
Миф столкнулся с реальностью.
И не один раз.
И получился не лик, а жуткая, бесчеловечная харя.
Видите, как я все по порядку изложил. Только от этого не легче.
И почему-то, когда по телевизору показывают, как академик Спасский, руководитель «Рубина», у которого утонули 4 лодки, в том числе «Комсомолец» и «Курск», весело учится играть в гольф, я переключаю на «Диалоги о животных».
***
О «монголо-татарском». Все говорят «татаро-монгольское», но мне кажется, правильнее наоборот. Они себя называли монголами. Татарами их называли европейцы. Они были «тартарами» – «детьми Тартара».
Твой знакомый историк выегивается. Было иго. Только оно было тогда, а судим о нем мы сейчас. По деньгам оно было 10 процентов. Но в те времена это считалось грабежом. Монастырская десятина тоже была 10 процентов (вспомним об иге) и была причиной нескольких бунтов.
Что бы твой друг ни говорил, но есть Марко Поло и есть его папа с его дядей, Никколо и Маффео Поло, родом из Далмации, два крупных венецианских купца, свободно говорившие на монгольском языке, отправившиеся в Монголию с товарами к Хубилай-хану, который принял купцов и после переговоров с ними решил отправить их с посольством к папе римскому. Получив грамоты от папы, они поехали назад. В дороге уже Никколо узнает о смерти жены и рождении сына Марко. У него есть описание монгольского двора и самих монголов.
Папа римский уже не раз пытался договориться с монголами. До братьев Поло в страну монголов в 1245 году был направлен монах Карпини. Он описывает земли русские, через которые проезжал. «О, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями». Он сутками ехал по земле, усеянной черепами и костями людей. Русских, по его свидетельству, монголы держат в жутком рабстве. Так что все было. Историк твой здесь, а это – из глубины веков.
Конечно, пусти сейчас западника в нашу деревню в 100 км от Москвы, и он придет в ужас от туалета во дворе в минус тридцать и воскликнет: «Средневековье! Вот оно, Братство Кольца!»
А нашим все кажется нормой. Так что о «жутком рабстве» судить не берусь, но по деньгам – 10 процентов.
***
Я в «Бегемоте» напридумал всяких несуществующих эпиграфов. Герцог Гиз, автор и исполнитель Варфоломеевой ночи, в своих записках написал: «Бестолковые умрут первыми», а Наполеон у меня сказал: «О героях только незначительное».
А знаешь, что сказал Кюстин о России? «Это единственное государство, где можно сбыть мечту». Помнишь «сбычу мечт»? В 1992 году на Загородном проспекте, по дороге к станции метро «Пушкинская», в разговоре со своим редактором Колей, мы это с ним придумали. И я написал статью в «Час Пик» под таким названием. И что ты думаешь? Все филологи и историки эти эпиграфы проглотили. Мариетта Омаровна Чудакова – великий специалист по Булгакову – мне говорила: «Но Кюстин? За Кюстина тоже вы придумали?» Пришлось признаться, что я.
Со стыдом.
***
Открою секрет: ум тренируется так же, как мышцы. Он тренируется до конца дней твоих. Тренируется речью, письмом, потребностью говорить. Я это открыл. Это мое Ноу Хау. А открыл я это только потому, что другие это открывать не собирались. Им это казалось чушью. Все знают о существовании внутренней речи, но скажи им, что она формируется, развивается, совершенствуется от того, что ты думаешь, читаешь, говоришь, пишешь, и вместе с ней формируется твоя неповторимая личность – они скажут, что они все это знают. Хочется спросить: «Ну, и что же вы?» – а ничего. Они пить лучше будут.
***
Конечно, я люблю сухое, красное, лучше французское, можно португальское, не возбраняется итальянское, хуже молдавское и совсем ни в какую – русское вино. Последнее, с тоски, что оно такое дюже пог-ханное, могу выпить ведро. Чем лучше вино, тем меньше я его могу выпить. Там я не пью, я там вкушаю.
Страну, вместо Касьяныча, я бы вывел. Только надо ли? Потому я и юродствую, колобродю, ерничаю и упражняю ум.
А чего его не упражнять – все равно ведь, куда его деть. Я и сам не знаю, куда я в другой момент понесусь и что выкину в следующую минуту. Это у меня с флота. Мы там ни черта про свою судьбу не знали. Знали только со всей определенностью, что не служить нам в армии шейха Омана. Даже насчет израильтян все предпочитали давать уклончивые ответы, но насчет шейха Омана все были категоричны и с ходу рукой по воздуху все отметали.
И если только женщины не знают, куда они сейчас понесутся и что вытворят, то значит, я тоже баба. И не только я.
Про экономистов мне лучше не говорить. Ой! Тяжелый народ. Ой-ей-ей! Знаете, почему математикам не дают Нобелевской премии? Потому что все у них условно. Одна видимость. А у экономистов все даже не видимость, все чушь. У нас в стране все чушь. Потому мне и весело здесь живется. Внутри чуши я чувствую себя прекрасно.
Меня спрашивают, почему у нас все чушь? Ой, не спрашивайте! Ой, не надо!
Есть министерство экономики – нет экономики. Продолжать дальше или как?
***
С оргазмами нет проблем. Мой сын, когда видит половые сцены по телеку, так сразу начинает смеяться. Мал еще. Не понимает, что секс – дело серьезное. И юмор при сексе ведет к опаданию.
…В. парень стреляный, газами давленый, и вообще тугой. Я ему этого не говорю, конечно. Странно. Служил он недолго, в сравнении с моим 21 годом. Видно, тут что-то было недонатуральное, потому и в жизни много чего неотданного осталось. А мы-то честь на каждом шагу отдавали. Так что наотдавались. У них в Афганистане вроде и смерть рядом ходила, солдатчину смерть здорово выдавливает. Но не выдавила.
У подводников смерть другого рода. Но то, что она всегда рядом, чувствуется. Но мы, в абсолютном своем большинстве, народ веселый. Есть угрюмые, но они и на балете «Лебединое озеро» смеяться не будут.
***
Ушли боевые службы, вернулась романтика.
Вернутся службы, и романтика растает. Я прагматик. Наверное, у меня когда-то была романтика, и она где-то далеко во мне все-таки сидит. Но я ходил в море до середины 80-х. Мы ходили как бешеные. Тяжелый труд. Никакой радости. На берегу – полная ерунда, в море – не полная. И с другими экипажами не очень боялись ходить. Просто не думали об этом. Знали друг друга. И кто на что способен, знали. Превыше всего ценилась грамотность. Лодку только железом и называли. В любви к ней особенно не признавались. Скорее, это было уважение. Она все же большая и уважение внушает. Хотя и недостатков у нее полно. Словом, это почти живое существо. Но относились к нему без особого пафоса. Тогда ко всему относились без особого пафоса. Пафос – это замовское. А тосты «за родной флот» я только среди надводников слышал, и то один раз, с пивом и в бане.
Да, иногда страшно. А с тоски и заплакать можно. И от обиды можно заплакать. Люди же. Не
