непонятно почему. Хотя, если бы он помогал «семиконечникам», ясности бы это тоже не принесло — причины экапамирской войны со сроком давности уже около столетия, представляли собой невероятно запутанную смесь из вендетт, родовых разногласий, битв за власть, а также и битв против власти Метрополии, и выбрать из двух сторон ту, которую Метрополии следует поддержать, было невозможно.
Но все равно Комкон помогал «рыжим». В тот раз экспедиционное звено нанесло «семиконечникам» решающий удар, разогнало их войска по самым дальним закоулкам гиперпространства и последние несколько дней занималось чисткой территории.
Рассказ был очень простой. Отряд Анатоль Максимовича заблудился в снегах, потерял технику и выбирался к своим на подвернувшемся снегоходе (здесь отец каждый раз по-разному рассказывал о том, кому именно, как и какой ценой этот снегоход подвернулся). Утром они нарвались на засаду семиконечников. Те вышли перед снегоходом и — не иначе как с ума сошли — принялись стрелять в них из обыкновенных охотничьих автоматов. Отряд отца открыл по семиконечникам огонь из уставных скварков и семиконечники разбежались. Несколько человек побежали вправо, к зарослям змеиного дерева, а двое — влево, но тоже к зарослям змеиного дерева, потому что в тех краях Экапамира никаких других пейзажей, кроме снега и зарослей змеиного дерева, в наличии просто нет.
И они бы все убежали, потому что люди Анатоль Максимовича стреляли неохотно, да и потом из той парочки, что побежала влево, один семиконечник был женщиной. Это странно, что среди семиконечников оказалась женщина, но такая уж у Анатоль Максимовича была история, и теперь уже никак не узнать, почему это женщина в компанию семиконечников затесалась.
Люди Анатоль Максимовича не привыкли стрелять по женщинам, но именно ее они и подстрелили. Подстрелили нечаянно и не насмерть — пожгли ногу. Женщина упала и тогда тот, кто с ней убегал к змеиным зарослям, тоже остановился и даже подбежал к ней и склонившись, над ней стоял. И тогда все остальные семиконечники тоже остановились.
Они могли бы сто раз убежать, никто в них и стрелять бы не стал после того, как их женщине пожгли ногу, но они остановились и пошли к женщине. Там их и взяли.
— Мы подошли к ним, — рассказывал отец, — построили и быстренько расстреляли, потому что нам некогда было с ними возиться — нас ждали.
— Вот эта вот ваша простота расстрела! — говорил обычно Тим, если отец в своем рассказе благополучно до конца добирался.
Анатоль Максимович в этом месте всегда задумывался и с большим протестом возражал Тиму.
— У нас на них просто никакого времени не было, — говорил он.
На этот раз Анатоль Максимович добрался только до змеиных зарослей, стал рассказывать про них, а потом вообще перешел к другой истории — «Как Мой Помощник Отдавал Честь». Сбившись в середине и здесь — а это всегда бывало с Анатоль Максимовичем, он перескочил еще куда-то. После пяти-шести историй, так и не добравшись до Планеты, Где Все Можно, он стал меняться. У него сильно покраснела физиономия и это был первый признак того, что скоро начнется драка. Тогда Тим сказал:
— Пап, а, пап?
— Не перебивай, щенок! — ответил Анатоль Максимович голосом, очень от злобы запыханным. — Не видишь, я говорю!
— Ты послушай, пап, важно.
— Н-ну?
Анатоль Максимович поднял на него на него пару глаз, уже мутных и мало соображающих, посмотрел, словно прицелился, и рот при том перекособочил.
— Ты, пап, только, пожалуйста, не перебивай, — начал Тим голосом, напротив, до невозможности рассудительным. — Ты, пап, когда пьешь, под конец звереешь и никому от этого ничего приятного нет.
— А мне плевать на твои приятности, щенок! — веско возразил Анатоль Максимович.
— Пап, — сказал Тим, — Я вот что тебе предлагаю. Видишь таблетку?
Он протянул к нему ладонь, на которой лежала желтая такая горошина, очень похожая на подвыдохшийся аккумуляторный кристалл, которые вот уже пятьдесят, если не все сто, лет выпускает наша энергетическая промышленность. Но это, конечно, был не кристалл. Тим не позволил бы себе так подло шутить с собственным отцом.
Анатоль Максимович ударил Тима по ладони и таблетка покатилась по полу, пока не застряла в огромной щели.
— Ничего, — ответил на это Тим, — у меня еще есть.
— У него еще есть, — с угрозой в голосе сказал отец.
— Да ты послушай, я давно хочу тебе предложить. А то каждый раз обязательно нехорошо получается — мы так здорово всегда начинаем, а под конец обязательно деремся. Ну прямо закон природы. А таблетка эта — ты слушай, слушай, пожалуйста! — она не то чтобы там снотворная или успокоительная, она умиротворяющая. Она бешеного ханурга в ласкового котенка превратить может.
Тяга к непознанному всегда была свойственна Анатоль Максимовичу. Услышав предложение Тима, он на время позабыл гнев, потому что в нем проснулся исследователь.
Он тяжело наклонился над щелью и с интересом, на вид скептическим, стал таблетку разглядывать. Потом с сожалением вздохнул.
— Нет, ничего не получится, — сказал он, вздохнувши. — На меня таблетки не действуют. Чего только в жизни не перепробовал — все зря. Не берут они меня. Маленькие какие-то.
— Эта возьмет, — убеждал Тим. — Она еще сильней забирает, если человек выпил. Я знаю. Это в лечебницах на самых буйных испытывали. Креопаксин, слышал?
— Нет, не слышал, — признался Анатоль Максимович сыну. — И что? Что дальше-то будет?
— А дальше, — сказал Тим, — ты такую таблеточку принимаешь, как только злобу в себе почувствуешь. Даже для верности две возьми. Ты их глотаешь и мы мирно продолжаем нашу с тобой беседу. И тебе хорошо, и мне.
— Ну-ка? — сказал Анатоль Максимович. — Дай-ка попробовать.
Он уже совсем забыл о том, что в нынешнем своем состоянии должен злиться. В глазах, сквозь пьяную бычью тупость, просверкнул интерес. Ребенку показали игрушку, подумал Тим злобно, потому что он тоже опьянел и потому что он был сын своего отца.
Анатоль Максимович подержал таблетки на громадной красной ладони, слизнул их и задумчиво проглотил.
— Не горько, — сказал он и запил стаканом вина.
Снова потянулся мирный, такой любимый Тимом, треп.
Через полчаса они подрались, потому что Тим уж слишком назойливо приставал к отцу с одним и тем же идиотским вопросом: «Ну, как? Что чувствуешь?».
Они подрались и Тим ушел, безобразно ругаясь. А отец его еще долго бродил по темной квартире, заросшей волокнами грязи. Он непрерывно что-то шептал себе под нос, и жестикулировал, и утыкался лбом в холодное стекло, за которым тянулись однообразные серые постройки жилого квартала.
Потом, ближе к утру, он позвонил Тиму, а тот чертыхался спросонья и слышно было, как шипит его стерва.
И разговор дурацкий вышел какой-то, нескладный. Анатоль Максимович так и не понял, зачем звонил. У него жутко болела голова и во всем теле чувствовалась непроходящая мерзость. Он просто позвонил и все. Потому что снял трубку. А Тим расчувствовался.
— Я чего звоню, — придумал наконец Анатоль Максимович. — Ты третьего придешь? День рождения все-таки.
— Конечно, пап, — сказал Тим и подумал, что раньше после драки они по неделе не разговаривали.
Он лег в постель к своей стерве и стерва прижалась к нему доверчиво, и моментально уснула, и неудобно было лежать, и минут через пять он сказал, выпрастывая из-под нее руку:
— Сдай назад. Спокойной ночи.
— Идиот, — пробормотала она, не раскрывая глаз. — Какая ночь? Утро!
— Боб! — сказал Тим Бобу Исаковичу, когда они встретились на задах Аккумуляторной Батареи для
