Видно, она говорила младшей, что надо бы кошку в сторону оттащить, а та ей сказала, что все и так обойдется.
«Говорила? Говорила я?» – не унималась старшая.
Младшая распушилась, как если б ее зазнобило, и замерла, но вот неожиданно она ожила. Повернувшись к старшей, она, с приседанием, начала: «А что ты говорила? Что? Что? Что? Что? Что ты говорила?» – потом она замолчала и повесила клюв.
Обе выглядели совершенно несчастными.
Больше они не разговаривали и сидели, отвернувшись друг от друга.
Потом старшая слетела к младшей, тихонько, маленькими шажками подобралась, встала рядом и каркнула примирительное: «Да ладно!» – «Ну да, ладно» – сейчас же каркнула младшая и повернулась к ней.
Потом они взлетели легко.
Жена:
– Позвони Шендеровичу.
Я, после некоторого внимательного созерцания:
– Это чтоб в «Куклах» что ли участвовать?
– Почему в «Куклах»? – сказала жена и добавила, вроде про себя: «Дурак!» – Причем тут «Куклы»? Насчет санатория позвони, кардиологического.
– А-а. Так это к Шимановичу.
Мне надо было для цветов земли накопать. Я отправился в парк. Там, на безлюдной аллее, я присел на корточки и стал лопаткой набирать землю в пакет.
Ко мне с дерева спрыгнула белка.
«А чего это ты здесь делаешь, а?» – говорил каждый ее прыжок в мою сторону.
Она полезла мне под руку, проверяя, что я тут рою.
У нее, наверное, были здесь припрятаны запасы, и она боялась, что я за ними пришел.
В другой раз я явился под тоже самое дерево с абрикосовыми косточками. Косточки были большие, высохшие. Я постучал по коре. Белка вылезла из-за ветки.
– Косточки будешь? – спросил я.
«Сейчас поглядим, что там за косточки», – казалось, ответила она и быстренько слетела вниз. Я присел и раскрыл ладонь.
«Ну-ка, покажи!» – белка обнюхала ладонь с внушительной горкой, схватила одну косточку и тут же, отпрыгнув, быстренько ее зарыла в листву.
Потом она вернулась и схватила другую. Я высыпал косточки на землю. Она подбежала, схватила третью и отпрыгнула в сторону, потом вдруг вернулась к кучке, оценила, что там еще косточки имеются, и только после этого побежала зарывать ту, что держала в зубах.
Так она перетаскала все косточки, потом подбежала ко мне и обнюхала мои ладони – а вдруг я чего утаил или утащил с собой, не дай Бог?
Дед не пришел вовремя с завода.
Обычно он приходит в шесть, а тут – нету. Я позвонил тете Нине:
– Ну что?
– Нет деда. С проходной сказали, что в пять вышел. Он когда задерживается, то на проходной говорят, что он в цехе.
Я, как мог, успокоил тетю Нину.
Пришла с работы жена, узнала, что уже полвосьмого, а деда нет, и позвонила теще – та плачет.
Жара. Тридцать два в Питере. Все может случиться, деду семьдесят пять.
– В службу происшествий на транспорте надо звонить!
Лица напряженные.
– Да жив он, жив! – пытаюсь разрядить обстановку.
Позвонили в службу происшествий – там сказали: «Позвоните позже».
Прошел час, теще плохо, все собираются ехать и успокаивать тещу, потянулись разговоры, мол, смерть не выбирает.
Вдруг звонок. Теща. Голос у нее не лишен презрительных ноток:
– Явился!
– Выпивши?
– Ну!
Жена, перехватывая у меня трубку:
– Папа! Папа! Ты где был?
Некоторое неторопливое молчание на том конце, потом:
– Я был на кладбище.
– Где?
– На кладбище!
– Зачем?
– Я там место себе выбирал.
Дед после работы, пьяный, в жару, съездил черти куда – на Южное кладбище.
Я в это время уже сидел в туалете. Вот я там смеялся!
Катьке тринадцать лет. Некрасивая, нос – пуговка, живые глаза, и смотрит ими на мир, Катька восторженно, будто счастье-то вот оно, ждет ее за каждым поворотом.
У Катьки бабушка, дедушка, мама и брат.
Мама у Катьки уже два раза подшивалась насчет алкоголизма, так что на маму Катька не надеется. Катька сама работает – продает мороженое на улице и считает в уме. Двадцать рублей восемьдесят четыре копейки умножает на что хочешь, а маме Катька звонит: «Мама, не забудь, сегодня последний день. Надо сдать мои старые учебники в школу, и получить новые!»
Звонит Катька с другой работы. Она по накладным отгружает товар. Косметику. Работает она на складе у моей жены. Мороженое ей не дают теперь продавать – очень маленькая.
– Катька! – говорит жена, – Ты сегодня так работала, что я заплачу тебе сто рублей. Ты сегодня заслужила.
Обычно Катьке платят рублей двадцать, но сегодня она просто порхала по складу.
Когда она пришла за зарплатой, то выяснилось, что, по ее подсчетам, она работала уже пять дней и ей положено пятьсот рублей.
– Катька! – говорит жена, – Тебе палец в рот не клади. Твою работу буду оценивать я.
Дома Катьку зовут «Кубышкой» или «Проценщицей». Она дает маме деньги в долг под проценты.
Однажды мама дала ей пять рублей, Катька отправилась к игровым автоматам и сейчас же выиграла там тысячу. На двести рублей купили Катьке брюки – она их давно хотела – остальное отдали в дом на еду.
Катька с мамой живет в Волхове, а бабушка у нее живет в Питере.
– Бабушка! – говорила Катька бабушке по телефону, – Я говно буду есть, только забери меня отсюда.
Вот бабушка Катьку и забрала. Теперь Катька сияет.
Недавно видел Хакамаду по телеку. Нравится мне эта тетка. Хакамада у меня с демократией ассоциируется. Есть Хакамада – есть демократия, умерла Хакамада – умерла демократия. Чихнула Хакамада – демократии нездоровится. А еще демократия может надеть новое платье, съездить в Швейцарию, выйти замуж неединожды, породить кого-нибудь, поменять имидж, прическу.
Мне еще Валерия Новодворская нравится. Наша непримиримость. Вот непримиримость не может выйти замуж, поменять прическу, нарожать детей от разных мужей. Она может только полысеть.
Соседская Машка принесла котенка. Одного единственного. Ей пять лет и родила она впервые.
Теперь всем котенка показывает. Как кто придет, она сейчас же его тащит.
И к нам домой она его приволокла.
Только она не знает за что тащить и тащит за лапу, а котенок пищит, тогда она разжимает зубы, и он
