«Химики?» – «Так точно!» – «Газы!» – противогаз на рожу и марш-бросок по сухой степи.
А вот вам еще картина:
Ночь. Луна. От нее свет. В этом свете лагун с картошкой и рядом маленький курсантик с ножиком. Чистит. Вырезает глазки. Никого рядом нет, потому что все отошли – перекур, а этот из некурящих. Вдруг из тех кустов, что рядом, бесшумно выбирается старшина морпех – огромный, глаза безумные от непрерывных учений: «Ты что здесь делаешь?» – это он курсанту. Тот сразу пугается и блеет: «Глазки режу». – «А что мы жрать будем?!!»
Вот примерно так мы практику и проходили.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
С первого курса мы регулярно сдавали кровь.
Раз в полгода по двести пятьдесят грамм.
«Добровольно, но принудительно!» – как нам объявил в первый раз старшина роты.
Было боязно, выездная бригада кровесборщиков, среди них почти все женщины да девушки, и мы – одетые с порога в белые одежды.
После сдачи все возбуждены.
Потом отпустили в увольнение, сказали, что надо выпить красного вина.
В увольнение я пошел, а вино пить не стал. После сдачи крови жутко хотелось мяса. Мне даже снилось, как я его ем.
– Беритесь с двух сторон и понесли!
В лагуне с первым колышется жир. Он в моей памяти часто колышется.
Потом так же в моих снах будет плясать портовая вода со всякой дрянью.
Мы выносим лагуны с остатками в один большой общий бачок, потом его повезут на подсобное хозяйство, где выращивают свиней.
Внезапно подумалось, что мерзко было бы утонуть в таком лагуне.
А вот мы уже катаемся на тележке, на той, что только что отвезла этот общий бачок. Мы в камбузном наряде. В него ходит только первый курс. На нас белая форменка б/у и такие же штаны. Сначала они белоснежные, а в конце вахты на них страшно смотреть – черные, сальные.
– Папуля, пойдем чего-нибудь поедим?
Через пять минут мы уже объедаем тутовое дерево. Мы с Маратиком все время что-то объедаем или затеваем смешную словесную потасовку. Обычно во время нее достается Мине. Словесная потасовка перерастает в физическую, и мы бежим от Мини, который нами доведен до белого каления.
– Ой! Ой! – орет Маратик. – Миньков сошел с ума! Держите его! Миня! Минька! Миньков! А вот как правильно делать ударение на первом или последнем слоге? Миндоза! Что вы себе позволяете?
А Миня в этот момент пытается достать его через стол.
Мы уже в классе и бегаем по нему – дурачье, конечно.
«Вы чье, дурачье?» – «Пока ничье».
Здесь часто подшучивают.
Однажды пятикурсники внесли на второй этаж новенький «Запорожец» одного из преподавателей.
В другой раз они его воткнут между четырех сосен. Перевернут на бок, внесут и вставят.
– Начать приборку!
Мы делаем приборку утром, после физзарядки и заправки постелей, потом у нас умывание и построение на утренний осмотр.
– Гюйсы к осмотру!
Воротник, по-нашему «гюйс» – голубой, по периметру три белые полосы, – нужно снять с шеи, перевернуть и показать старшине на предмет чистоты.
Я себя всегда чувствовал при этом кобелем, у которого то и дело на выставке проверяют яйца.
А мне рассказывали, как в «центральном аппарате» один капитан первого ранга прибыл с «тревожным чемоданчиком» (есть такая штука, куда складывается всякое на случай жизни), в котором была несвежая кремовая рубашка, так его заставили пройти перед строем таких же капразов и всем показать свою несвежую рубашку.
Вот такое наказание.
И он прошел и показал. Наверное, очень любил служить в «центральном аппарате».
– Маратик! Все! – Миня все-таки поймал Маратика.
– Ми-ня! – орет Маратик, потому что Миня ему только что сдавил шею, зажав его голову в своей потной подмышке.
– Миня! – говорит Маратик, оказавшись наконец на свободе, – Ты когда-нибудь свои подмышки моешь? Невозможно же! Это какой-то кошмар! Я же чуть не помер! – и Миня опять за ним побежал.
А во время сессии случается разное.
В сессию вместо занятий все сидят по своим классам и готовятся, то есть народ скучает.
Если кто войдет в класс со стороны, он рискует нарваться.
У «общехимиков» придумали вот что: если к ним входил посторонний, то по команде он хватался, поворачивался попкой кверху, а потом с него снимали штаны, а команда была: «Просветить оптику!»
Идет сессия. Стукал входит после перерыва какой-то не такой. Смотрит в пол, голова опущена.
– Стукал, что случилось?
– Да-а…
Выясняется: Стукала только что просветили.
Весь класс тут же входит в раж.
Немедленно составляется план: посылаюсь я в качестве живца, и когда те на меня набрасываются, влетают все наши и переворачивают этих уродцев вверх жопками.
Так и сделали. Не успели они на меня наброситься, как дверь с шумом открылась и в нее ввалился весь наш класс, после чего всем местным немедленно оголили ягодицы, после чего еще сверху похлопали.
А вот мы опять на севере на практике на подводных лодках. Нам рассказывают страшные истории.
Во время войны существовали союзнические конвои. Те конвои доводили транспорты до Мурманска, а потом отдыхали. Для отдыха им предоставлялись в пользование местные девушки. Потом конвои кончились и девушки стали не нужны. Их погрузили на баржу, вывели ту баржу в море и там торпедировали.
С логикой у меня всегда было все в полном порядке. Я позволил себе усомниться: а что, просто так расстрелять было нельзя, обязательно с танцами?
Мне говорили, что я ничего не понимаю.
Мы сидели в казарме и готовились к выходу в море на атомной подводной лодке. Все немножко трусили, вот и рассказывали всякие ужасы.
Первое, что мы спросили на лодке в море, так это: а где же мы будем спать?
– Спать? Спать?!! На лодке вообще не спят! Это ж море!
Спали мы где придется. Только кто-то из морячков встал со своей койки, тут же на нее заваливались мы, приходил хозяин, и ему достаточно было до нас легко дотронуться – мы сейчас же просыпались и уступали ему место.
И так десять суток.
А по тревогам нас гоняли на ЦДП – центральный дозиметрический пост, где сидел спокойный и всегда выспавшийся начхим по имени Пакарклис.
Он немедленно начинал нам чего-нибудь объяснять. Его тут звали «Папа Карло».
– А-ва-рий-ная тре-вога! Поступление воды в третий! Начальника медслужбы в третий! Носилки в третий! Всплывать на глубину семнадцать метров!
Лодка всплывает. Вырвало клапан по забортной воде! На двухсотметровой глубине он летал по трюму, как снаряд. Задел морячка. Не сильно.
Всплыли, устранили, погрузились, пошли, морячка оттащили.
Мы подружились с мичманом Кузьмичем. Он был из БЧ-4. Это связь. Мичман по связи. Бедняга в море ни разу даже не прилег.
Вернее, он пытался, но его тут же поднимали. Входил матрос и осторожненько его будил.
Кузьмич – огромный, сильный (мастер спорта по ядру), причитал, переваливаясь с бока на бок.
Мы чаще всего спали на его койке.
