Если у Барклая и были шансы отговорить начальство, то теперь они безвозвратно испарились. Будущее в виде ядерной зачистки стало неизбежным, и нам посулили несколько вертушек и столько искренней моральной поддержки, сколько можем унести.
А еще нам дали полчаса до вылета бомбардировщиков.
Чем ближе мы к шпилю, тем сумрачнее вокруг. Вода стекает из прудов и озер, рассыпается в пыль, падая, небо застилает густой липкий туман. Кое-где среди тьмы – огоньки, мелькают языки пламени, оборванные кабели шипят, вспыхивают голубым, разбрасывают искры. Сквозь шум винтов я различаю стон и треск ломающегося гранита. Трубы газопроводов и канализации торчат разорванными венами, извергая пламя и грязную жижу.
Я ошибся. Это не остров среди неба – это опухоль. Если бы Господь болел раком, оно бы выглядело именно так: черным и комковатым, будто легкое шахтера. Приблизившись, вижу: это не цельная глыба, слитный силуэт распадается на множество глыб, мешанину обломков. Иные не больше дома, другие способны расплющить целые кварталы. Расщелины и провалы между ними испещрены черной хребтистой арматурой цефовской конструкции, сетью связей, удерживающей все в едином целом.
Ну, не совсем оно единое и не вполне целое. Пока пилот кружит, выбирая место посадки, гранитные глыбы откалываются, словно айсберги от ледника. Мы заходим с юга, зависаем в десяти метрах над верхушками деревьев. Под нами крошечные сверху вагончики и прицепчики техслужбы, раскрашенные в голубенький цвет, крошечные статуи, похожие на куклы, все освещено странно и криво уцелевшей пригоршней уличных фонарей, еще работающих на солнечной энергии, запасенной батареями.
Вертолет болтается пробкой в аэродинамической трубе, чем ближе к шпилю, тем сильнее турбулентность. Если приблизимся еще на сотню метров, нисходящий поток расплющит нас о камни. Приземляться здесь немыслимо. Даже отступив, не стоит и пытаться – вся масса земли и камня непрерывно шевелится, цефовская арматура ее почти не фиксирует. Близ южной оконечности острова- опухоли пилот рискнул спуститься до восьми метров. Я благополучно падаю, а пилот ретируется на безопасное расстояние – правда, какое расстояние считать безопасным в наши веселые деньки, сказать затрудняюсь.
Рокот винтов растворяется в густом сумраке, и становится так мирно, спокойно…
Стою на траве. Ветер свирепый, но посвист его почти успокаивает. В пяти метрах передо мной километровая бездна, я различаю тусклые серые очертания нью-йоркского центра далеко внизу – точь-в- точь россыпь микрочипов на материнской плате.
А через секунду бездна уже в двух метрах, и я мчусь подальше от края, чтоб разваливающаяся груда камней и земли не прихватила и меня по пути на родину.
– Ты только глянь на трещины в этой штуковине! – вопит Голд. – Как от нее куски отваливаются!
Он на вертолете со Стрикланд, но ощущение, будто орет в самое ухо.
– Алькатрас, слушай, вся масса камня просто висит на шпиле, прицепилась походя. Нестабильность абсолютная, в любой момент может обвалиться. Смотри внимательно на трещины в земле!
Знаешь, приятель, я как-то и сам разобрался. На севере шпиль утыкается в ночь, словно церковная кафедра проповедников Сатаны. До плана «Б» – двадцать шесть минут. Н-2 несет меня быстрее, чем разваливается земля под ногами.
А затем пилот вертушки выдает: «О господи, они ж повсюду!»
– Алькатрас, послушай! – Это опять Стрикланд. – Ребята Барклая вчера были в парке, хотя и не удержались. У ЦЕЛЛа там эвакуационная база. Там должны быть заначки с боеприпасами, тебе придется… в общем, патроны понадобятся.
Тара не успевает договорить, а головоногие друзья уже тут как тут.
Краем уха слышу, как она накручивает пилоту яйца, заставляет подлететь ближе и прикрыть меня с воздуха. Почти не слышу объявления фальшивого Пророка: дескать, он завершил локальное сканирование и обозначил вероятные места складов с боеприпасами. Зато отлично слышу набежавших цефов, квакающих по-лягушачьи, полосующих воздух трассерами. Не успеваю вовремя усилить броню, и получаю дважды по корпусу, и еще пару раз после того, как прыгаю через движущуюся расселину (серый хаос, внизу – километровая пропасть) и удачно прячусь. Для цефовской пехоты разлом слишком большой, но одинокий охотник с легкостью перескакивает, летит над моим укрытием и приземляется на дерево в десяти метрах от меня. Дерево падает, выдранное из земли двумя центнерами металла и слизи на скорости в тридцать метров в секунду. Охотник перескакивает на выступ – и тот крошится под его ногами. Урод вскакивает на пикап – и тот обваливается с края разорванной улицы. Охотник скачет от места к месту, никогда не промахивается – и никак не может выбраться на твердую землю. Так и улетает в пустоту, скача меж падающим хламом.
Далеко на севере огромные сегментированные щупальца рассекают небо: башня выпустила их, и они свищут туда и сюда, будто кнуты. Из каждого сегмента торчит пара то ли шипов, то ли лап. Я уже видел такое: огромные металлические сороконожки, извивающиеся в небе.
Вижу я и кое-что другое, поменьше, но столь же монструозное, движущееся мне навстречу по разваливающейся местности. Мы стараемся обойти опасность, стреляем, прячемся, земля дрожит, кренится, валится. Два огромных куска лезут друг на друга словно континенты, «под гору» внезапно превращается «в гору», пруды и лужи растекаются, заливая поле боя, земля становится грязью, а трава – катком. Временами цефам почти удается завалить меня. Иногда они стреляют неожиданно, БОБР чертит направление, но я никого не вижу.
И все же, если судить по конечной цели наших танцев – а именно прикончить друг дружку, – я пока справляюсь лучше. Пока.
А между потасовками… в общем, есть моменты, про какие и вспоминать неловко. Дерусь за жизнь целой планеты, до ядерной бомбардировки – меньше получаса, к цели еще и не подобрался, как я смею тратить секунды, мать их, на созерцание? Моменты прекрасного почти сюрреалистичны: плотный голубой ковер крошечных идеальных цветков, тянущийся посреди пешеходной улочки, древняя бронзовая статуя на гранитном пьедестале – давно позеленевшая, плечи и голова белы от голубиного помета. На траве стоит сиротливо покинутое такси, мягкий свет единственного уцелевшего уличного фонаря льется на него сквозь туман.
В проходе под террасой Вифезда вижу обшарпанные пластиковые ящики, которые громоздятся в сумрачном гроте, полном арок, золотых альковов и блестящих керамических плиток. Обложенный ими потолок похож на персидский ковер. Здесь же в заначке амуниции и убойной снасти на изрядных размеров бойню – вдосталь на оставшиеся двадцать минут. Подхватываю новую микроволновую пушку X43. Я видел сегодня, как парни ею работали: против брони бесполезна, но поджаривает слизняков прямо в скелетах. Только следить за собой надо, стрелять короткими импульсами. Чуть зазевался – и батарея пустая.
В общем, заправляюсь, снаряжаюсь и снова в бой. У северного края прохода включаю невидимость, высовываюсь: шпиль вонзается в мертвое серое небо, растрескавшийся фонтан передо мной кажется вошью в его тени. Потертая фигура среди фонтана задумана была как ангел, но теперь похожа скорее на зомби с крыльями.
Сороконожки перестали дергаться, вцепились в землю, укоренились, распрощались с буйными деньками юности и успокоились, превратившись в огромные шипастые арки, словно шпиль отрастил ноги.
Вот же дерьмо. Я-то уж понимаю, что это значит.
И Натан тут как тут, спешит поучать.
– Парень, оно уже отростки выпустило и закрепило – как тогда, с их гнездом на Таймс-сквер. Похоже, тебе нужно повторить то, что ты делал в прошлый раз.
Комбинезон выдает тактические данные, рисует цели. Что ж, цефовские конструкции на удивление однообразны: то ли форма подогнана под надобности, то ли у них воображения вовсе нет. Тот же план, те же пропорции – и та же уязвимость.
Пробиваться все труднее. У каждого отростка-подстанции торчит на страже тяжеловес, неповоротливый, но почти неуязвимый. С пары сотен метров от их ракет уклониться нетрудно, но чем ближе подходишь, тем быстрее надо увертываться – а эти хитрые гады знают, как обороняться. Понимают: мне к ним нужно вплотную подобраться – и пользуются.
К тому же вокруг, развлечения ради, кишат пехотинцы и охотники – их куда больше, чем кажется на
