первый взгляд. Я крадусь, невидимый, мимо удобных возвышенностей, мимо хороших мест для засады, и там пусто, никто меня не ждет – а через пять секунд лупят в спину. Слышу, как чьи-то лапы хрустят по камням слева, как тихонько верещит охотник позади, оборачиваюсь – никого, а стреляют вдруг справа, где мгновение назад видны были только камень и пустое небо. Ветер разгоняет туман, но повсюду полно ям и впадин, где воздух застаивается и туман лежит плотным киселем.
Глаза почти бесполезны, включаю усиление, работаю в инфракрасном диапазоне, но все равно не могу различить цефов.
Наконец меня зажимают между пропастью и осыпающимся пешеходным мостиком, я чуть высовываюсь – и воздух разрезает густая чересполосица трассеров. Земля рассыпается прямо под ногами, и выбора нет: или летательное возвращение на мать сыру землю, или забег через убойную зону. Выскакиваю, поливаю огнем на бегу, бью в никуда – и вдруг прямо перед носом материализуется пехотинец и шлепается наземь, дергаясь.
Мать вашу за ногу, у здешних цефов – невидимость!
Я перебираюсь через полуразваленную армейскую баррикаду, размышляя, отчего ж цефы раньше ее не включали?
Остается пятнадцать минут.
Новое оружие – новая тактика. Пара импульсов из микроволновой пушки – и средний пехотинец лопается вошью на сковородке, но на тяжеловеса уходит вся батарея – а он продолжает палить в ответ. Приходится выбросить микроволновку и взяться за L-TAG. Пара «умных» ракет – и дело сделано. На тяжеловеса у второй подстанции уходит целых четыре, но мне везет с третьим – хоть мажу постыдно, ракета сносит подпорку стандартной армейской баррикады, склонившейся над бедолагой-тяжеловесом, и на того валится десять метров упрочненного бетона – гробница производства самого Господа Бога. Через сорок секунд валится страж последней подстанции.
Чем я ближе к цели, тем сильнее ветер, и теперь он истошно, мучительно воет, будто пытают живую тварь. Но я уже рядом, и вблизи шпиль больше не кажется шпилем. Он колоссален: размером в целые кварталы, это настоящий вселенский собор всего подземного адского мира, в нем намешаны части всех копошащихся ночных отвратных исчадий Вселенной. Тут и колючие панцири, и суставчатые ноги, и членистые антенны, и несчетное множество острых мандибул, кроваво-красные плавники, жабры, дыхала и когти – все будто стиснуто в единое целое чудовищным прессом для мусора, загнано в форму башни, утыкающейся в стратосферу. В щелях между кусками пульсируют тусклые оранжевые сполохи – ни дать ни взять, кто-то дует на угли.
Впереди – яркий свет плещет в вывороченные глыбы камня. Я вжимаюсь в тень, словно отведавший яблока Адам, пытающийся укрыться от Господнего гнева. Ветер выпихивает меня на свет. Пальцы мои впиваются в трещины гранита, цепляются, сражаясь с ураганом. Прижимаюсь к скале, ползу вперед.
В основании шпиля огромная дыра, которую загораживают колоссальные сегментированные колеса – ими можно было бы заткнуть Гудзонов туннель. За ними – портал, сияющий ослепительно-белым светом, ход, ведущий в башенное нутро. Это воздухозабор. Или, если уж потворствовать романтике, тот самый сияющий туннель в конце всех концов.
Да, самое время – я уже два дня как помер.
Вспоминаю уроки, усвоенные на харгривовской коленке: споры, в сущности, – антитела. Они слетаются к ране. И тут Натан Голд, великий специалист по особо гадким новостям, возвещает пискляво: «Парень, тебе внутрь!» Ветер воет, слов почти не разобрать.
Является Тара Стрикланд, специалист по новостям еще горшим: «Черт возьми, они уже приказали бомбардировщикам сниматься! Алькатрас, ты опаздываешь! Спеши!»
Вот же дерьмо.
Я делаю шаг за камень – и даже прыгать не приходится. Сияющий туннель засасывает меня, как птицу – самолетный движок.
Буря, пожалуй, не совсем подходящее слово. Ураган – тоже как-то не так. Аэродинамическая труба – вот, наверное, ближе всего по свойствам, но это выражение техническое, упорядоченное, оно не передаст ощущения лютого неистовства воздушной стихии.
Да и вообще, словами здешние прелести не опишешь.
Башня вдыхает тебя, и на мгновение вокруг становится почти спокойно. Стены на бешеной скорости сливаются в расплывчатое однородное целое, и, пока безвольно несешься в потоке, проблем никаких. Но потом вытягиваешь руку, цепляешься за первый попавшийся выступ, и поток на скорости в две звуковых рушится на тебя гребаным Эверестом.
Без Н-2 я и уцепиться б не сумел, пальцы б из руки вырвало. А если бы чудом и зацепился, ни за что не удержался бы. Рука так и осталась бы висеть на стене, а остальное унеслось бы…
Кстати, а где я сейчас? Во всяком случае, далеко под гигантским нарывом в небе – мимо него я, наверное, пронесся за доли секунды после того, как меня засосало. Наверняка я снова на земле, а скорее, под нею, в подземном потаенном лабиринте, где варится поголовное истребление двуногих. Споры носятся вокруг меня сонмищем острых игл, дробью из двустволки. На экранах перед глазами – череда вспыхивающих желтых строчек, Н-2 непрерывно информирует о «целостности покровов» и «максимизации защиты». Но, кажется, это просто слова, комбинезон стирается в пыль прямо на мне, как оболочка космического корабля при возвращении на Землю.
Я не вижу, где я, вокруг проблески оранжевого и синего, все в высочайшем контрасте, мигает картинка из стробоскопа, видимость – пара сантиметров от лицевого щитка. Вдруг понимаю: за что б я ни держался, делаю это одной рукой, а вторая чудесным образом еще удерживает гранатомет. Прижимаю его к груди будто младенца, держу изо всех сил. Пытаюсь нацелить вверх, но ветер не дает, направить ствол получается лишь вниз и чуть в сторону, к стене шахты. И под этой стеной могут быть трубопроводы, правильно? Могут быть силовые кабели, важные схемы. И я палю наугад, опустошаю магазин в неистовый вихрь, затем он выдирает иссякшее оружие из моей руки. Кажется, вдали слышится приглушенный грохот. А может, мне лишь кажется в завываниях ветра?
Но стены сотрясаются, уж в этом сомнений нет. Меня стряхивает, и я лечу по очередному бесконечному туннелю.
А он вдруг заканчивается.
Может, комбинезон смягчил удар, и потому я не превратился в кисель. А может, я уже кисель, залитый в человекоподобный контейнер. Но я теперь на горизонтальной поверхности, ветер дует вбок, а не вниз, и я умудряюсь закатиться за торчащий из стены кусок машинерии. Там не то чтобы тихо, от завихрений настоящего урагана меня дергает и колотит, но все же ветер здесь куда слабее, чем на открытом месте, и комбинезон, надеюсь, справится без труда – если его еще не доломало вконец.
Атомная бомба могла бы уже взорваться – а я здесь ничего бы и не заметил.
Тут ко мне приходят мысли – то ли мои, то ли БОБРа, я больше разницы не ощущаю. В общем, кто-то из нас думает: «Скверно воздуховод сделан, слишком много турбулентности». Кто-то мыслит в ответ: «Может, это не главная шахта, а главные отключены или повреждены. А может, цефы вообще ламинарных потоков не любят?» Новая мысль: «Вокруг этого чертова комбинезона крутится столько спор, что ног не видать, – так почему ж оно не взаимодействует?» А-а, это точно моя личная мысль, потому что вопрос бестолковый. Ответ-то проще пареной репы.
Спора-то – антитело. Антитело стремится к ране. До сих пор я – просто инертная частица в чужом организме. Время пришло обернуться враждебной и агрессивной.
Всяких чудных пушек на мне больше нет, но у Н-2 отличная кунгфушная хватка. А тут, глубоко в фундаменте адской машины, обязана быть важная машинерия. Не обязательно жизненно важная, мне хватит и просто важной. Чтоб лейкоциты пришли в движение, можно и не повреждать сердце или мозг, любого участка живой ткани достаточно.
Например, того куска, за каким я спрятался.
Поднимаю кулак, бью – ничего.
Еще раз – появляется вмятина. Кажется. Возможно, лишь рябь перед глазами.
Нахожу сочленение, запускаю пальцы под него, тяну – подается слегка. Тяну снова, изо всех сил.
Целая панель отдирается, словно крышка с банки кошачьего фарша. Сверкают голубые искры.
Оно самое.
