— Это уже решайте с Бухно, — ответил Краснов.
Впервые за полтора месяца мы спали в тепле и без вшей. А зима все больше и больше ярилась, начались снегопады, метели, заносы. Нам выдали зарплату за два месяца, продукты — хлеб, сухари, сахар, чай, крупу, маргарин, мыло — в это время снабжение войск еще было близко к нормам мирного времени. Выдали также незаполненные бланки со штампом и печатями на получение мяса, точнее, живого скота в колхозах. Колхозы охотно отдавали скот, так как корм для него использовали войсковые части, реквизируя как фураж. Кроме того, колхозное начальство, отдавая нам бычка на забой, оставляли себе часть мяса.
Нам вместо лошадей и повозки Бухно дал старый, обшарпанный пикап с шофером. Его открытый кузов мы переоборудовали, сняв шатер с повозки.
Получив маршрут, мы тронулись в путь. Куриченко остался в больнице, и к нам присоединился Потехин — анекдотист, балагур, любитель выпить и поволочиться за женщинами. Если раньше в нашей группе был лидером Минченко, а по рассудительности, хозяйственности, уравновешенности как бы политруком был Куриченко, то теперь лидерство захватил Потехин, а его правой рукой стал Минченко. Они решали вопросы, касающиеся всех сторон жизни нашей «экспедиции». Нас, вчерашних студентов, это устраивало вполне. Они по очереди ехали в кабине с шофером, а мы — в кузове. Замерзали отчаянно. У машины покрышки были лысые, она часто буксовала в сугробах лощин и оврагов, и нам приходилось греться, выручая ее из снежного плена. Кушали главным образом утром и вечером. Ехать приходилось весь короткий световой день. Маршрут был в общем направлении на Воронеж, Балашов, Саратов. Не доезжая до Саратова, на правом берегу Волги находится село Михайловка Балашовского района, там мы и должны были собраться.
Через Воронеж ехали поздним вечером. Наступила оттепель, шел дождь со снегом. Влажный холод пробирал до костей, мучил голод. Нам не разрешили остановиться в городе, и мы с завистью смотрели на свет в окнах, соблазнительно представляя, как в чистых, светлых, теплых квартирах, в кругу семьи, под звуки радио и патефонов коротают вечер горожане и их ждут теплые, чистые кровати, любовь. А мы…
А мы ехали в темноту, холод, навстречу ветру и неизвестности. Решили свернуть с маршрута в Отрожку — пригород Воронежа, — может, там удастся переночевать в тепле? В Отрожке пришлось долго стучать в двери домов. Была уже глухая ночь, и хозяева неохотно и недовольно кричали из-за двери, что квартира занята и приютить нас некуда.
Наконец, нам открыл какой-то старик, сказавший, что у него ночует начальник. Ему не дали закрыть дверь и ввалились в комнату. Из второй комнаты услыхали раздраженный начальственный голос:
— Это кто там врывается в дом? Да я вас!..
Но женский голос начал уговаривать не поднимать скандал — пусть люди обогреются! Мы занесли свои вещи и продукты в чулан, принесли из пикапа сена, разостлали на полу и улеглись, не раздеваясь, сняв только обувь, побросав портянки на остывающую плиту и лежанку. Старик, кряхтя, залез на русскую печь.
Утром я увидел, как какой-то старшина, переступая через наши ноги нашкодившим котом, ушел из дома, а вскоре поднялась миловидная молодуха и начала растапливать плиту, поставила чугунок с картофелем. Мы поднялись, когда уже синели окна, от вкусного запаха вареной картошки. Старик сидел на низкой табуретке у дверцы печки и пускал туда табачный дым.
Мы с шутками и прибаутками разделись по пояс, выскочили на улицу и начали растираться и умываться снегом, покрякивая от удовольствия и сдабривая свой восторг крепким соленым словцом. Потом побрились. Хозяйка смущенно шмыгала между нами, а старик, закрыв глаза мохнатыми бровями, сосредоточенно смотрел на огонь в печке, думая о чем-то своем. Кто ему молодушка — дочь, сноха?
Потехин угостил старика папиросой, о чем-то с ним пошушукался и пошел в чулан. На столе появилась поллитровка самогона. Открыли консервы, молодушка поставила парящий чугунок с картофелем, достала стаканы. Я свой стакан перевернул, меня и так мутило от махорочного дыма. Выпили за наступающий новый 1942 год. Оказывается, наступило утро 31 декабря. Минченко руками выжимал бутылку, показывая, как мала посудина и как дорога каждая капля.
Проселочными дорогами мы пробивались на станцию Анна. Снег выбелил поля и леса, засыпал дорогу, и мы не раз вытаскивали свою машину из кюветов и колдобин. Вечером мы наконец-то увидели первые домики поселка Анна.
— Ну, братцы, Новый год я встречу на Анне! — острил Потехин.
Нашли коменданта, и он указал на улицу, где мы могли остановиться. Мы заехали во двор дома попросторнее, с хозяйкой помоложе, муж которой был в армии. Оставив нас, хозяйка ушла встречать Новый год в компанию.
Мы уселись у стола и начали планировать, как нам встретить Новый год, осматривали наличные запасы съестного. Но не это было важно для ребят — все сбросились по четвертной, и Минченко с Павловым пошли на поиски спиртного. Вернулись они шумной ватагой с девчатами, все уже были под хмельком.
— Бабоньки, моего не тронь! — крикнула развеселая краснощекая красавица в пуховой шали и бросилась ко мне. — Мой, мой! Не возражаешь?
Не ожидая моего ответа, облапила, как медведица, влепила жаркий поцелуй, и от бурного налета мы опрокинулись на рядом стоящую кровать. Раздался хохот, вист, крики: «Не робей, парень!», «Девки, создадим условия!»
Девчата, или, скорее всего, молодухи, расхватали наших ребят и потащили на гулянку. Моя медведица сдвинула платок на затылок, засверкав русыми волосами, и, распахнув стеганку, бухнула на стол поллитру сивухи. Нашла стаканы, начала разливать, но… Когда она меня целовала и жарко дышала в лицо самогонкой, у меня все знутри перевернулось. Я изо всех сил старался подавить тошноту, но когда молодуха в темпе поднесла мне полный стакан, схватила свой, чокнулась, а левой рукой прижала меня к себе, я уже не мог сдержаться от винного запаха, икнул и, вырвавшись, начал корчиться от рвоты. Цевка остолбенела. Выпив свой стакан, она схватила бутылку и, крикнув: «Алкоголик несчастный!» — выскочила из дома, хлопнув дверью.
Хорошо, что я был голоден весь день, а то бы испортил выскобленную чистоту пола. Я выскочил на улицу. Цома сверкали огнями, рыдала гармонь. В разных концах пели, визжали, кричали, кукарекали, блеяли, хохотали. Казалось, весь мир, от синего снега до черного в крапинку неба, заполнили веселые звуки. Нет, в деревнях и поселках более широко и весело встречали Новый год, чем в городах, здесь было приволье, более простые и свободные отношения.
Вымыв руки и освежив лицо снегом, я, дрожа от холода и нервного возбуждения, вошел в дом и вновь почувствовал запах спиртного. Зажав нос, взял со стола стакан с самогоном и выплеснул на улицу. Набросав в печку дров и прикрыв дверку, чтобы уголек не упал на пол, я приглушил свет в лампе, разделся и улегся спать на кровать, на чистое белье. Пусть хозяйка и ребята спят, где хотят — на полу, на печи, — я сплю в постели.
Но никто не пришел ночевать — все гуляли до утра. Когда за окном забрезжил сиреневый рассвет, начали приходить по одному ребята и, бросив на пол бушлат или фуфайку, не раздеваясь, ложились спать. Оказывается, хозяйка пришла ночью и, увидев, что ее постель занята мной, полезла на печь. Шумно ввалились Потехин и Минченко, явно уже похмелившиеся или еще не протрезвевшие, и гаркнули:
— Подъем, биндюжники! Разлеглись! Вы разве не на Анне встречали Новый год?
— Я на Мане, — ответил Павлов.
— А я даже имени не спросил, но устюков в соломе набрался, — признался Пономарев, и все загоготали, но, увидев на печи хозяйку, зашикали — деревенские секреты нельзя разглашать.
— Да, Саша Уразов лучше всех встретил Новый год и теперь спит в чистой кровати как сурок. Бабенция у него — торт с кремом! — подначивал Минченко.
— А я, кажется, видел ее в нашей компании с другим парнем!
— А может, у тебя в глазах двоилось с перепоя?
Конечно, я уже давно не спал, не спали и другие, потягиваясь и чуть ли не разрывая скулы от зевоты.
— Прикорнем до обеда? — предложил Потехин. — И все разлеглись на полу, кто где.
Мне страсть как хотелось есть. Хозяйка, миловидная женщина лет 30, слезла потихоньку с печи, оделась, забрала ведра и пошла по воду. Потом она загремела дровами. Минченко приподнялся, стал
