в правительстве, как план серьезной войсковой операции. В качестве места отдыха генерала был утвержден затерянный среди просторов Атлантического океана остров Бермуда. Удаленность от горячих точек планеты, тихие, скрытые от посторонних взглядов бухточки, белая пудра коралловых пляжей, благопристойное население под юрисдикцией Великобритании, казалось бы, гарантировали заслуженному генералу и его жене отличный и безопасный отдых. К тому же спецслужбы подобрали для них маленький, уединенный отель в глубине тихой лагуны, в котором богатые молодожены проводили свой медовый месяц. На сей раз роль медовых пар исполняли секретные агенты из охраны генерала. Все, казалось бы, было предусмотрено, и генерал с женой под чужой, естественно, фамилией и в сугубо гражданском камуфляже прибыли к месту отдыха. Не было предусмотрено только одно обстоятельство — то, что линялая грива престарелого британского льва уже давно украшена хавабитской накидкой. Через это украшение, по-видимому, и просочилась информация о пребывании генерала на далеком острове. Далее эта удаленность только играла на руку террористам — не было ничего проще организовать теракт вдали от строго охраняемых центров цивилизации. Фактически террористы, в большом количестве и в срочном порядке командированные на Бермуду, могли просто-напросто застрелить ненавистного генерала, но они решили устроить образцово- показательный фейерверк. С помощью местных пособников исполнители теракта загрузили в подвал тихого отеля такое количество взрывчатки, которого хватило бы на подрыв средней величины города. Тихой ночью в полнолуние, среди безоблачного звездного великолепия, на сонной крошечной Бермуде не было места, с которого не был бы слышен и виден гигантский взрыв. На месте отеля для молодоженов образовался огромный кратер, тут же заполненный океанской водой. Во Франкистане, Объединенном Саугипте и ряде других стран с тоталитарными хавабитскими режимами убийство генерала Стресснера было отмечено торжественными военными парадами, фейерверками и народными гуляниями.
Да, у Билла Стресснера были свои, особые счеты с террористами — у его деда, отца и матери не было могил. Однако эти личные счеты были только надводной частью огромного айсберга его идейной платформы. Наибольшая подводная часть отражала видение мира, вызревшее в яростных спорах с либералами. Эти споры молодой Билл начал за столом в доме своего отца, бывшего на самом деле, вопреки логике и здравому смыслу, приверженцем идеи непротивления злу насилием. Когда немногословный отец впервые открыл рот, чтобы высказать сыну свои взгляды, юный Билл, студент Йеля, ушам своим не поверил, ибо из уст боевого генерала, беспощадно громившего террористскую нечисть по всей планете, лилась ангельская проповедь о спасении душ заблудших террористов — сложна душа человеческая и неисповедимы пути Господни. Мысль генерала была тем не менее проста, как картофельное пюре без подливы, — с террористами следует вести переговоры, их можно и нужно умиротворить, ибо насилие по отношению к террористам приводит лишь к усилению насилия с их стороны. Развитие этой банальной и незамысловатой концепции, которая в те времена одобрялась большинством интеллектуалов на планете, естественным образом приводило к отнюдь не тривиальному, а, напротив, неправдоподобно вычурному заключению о том, что терроризм на самом деле есть результат неразумных действий тех, кто с ним борется. Последнее умозаключение чрезвычайно нравилось не только самим террористам-исполнителям, но и крайне левым профессорам, превратившим пацифизм в наручники для тех, кто мог бы противостоять фанатикам-убийцам.
Разум и сердце молодого Билла бунтовали против подобной концепции, но поначалу его заводило в тупик, казалось бы, непреодолимое противоречие между практической деятельностью отца и его взглядами. Когда он напрямую спросил отца об этом противоречии, тот ответил круто: «Я считаю, что с террористами нужно договариваться, именно потому, что всю жизнь воевал с ними». Этот ответ не показался Биллу убедительным, и он старался использовать любую возможность, чтобы прояснить для себя истоки отцовского либерализма — ему казалось, что за военным опытом отца скрывается нечто ему, Биллу, недоступное, и это нечто непременно нужно познать.
Со временем Билл понял в чем дело. В руках отца была такая сила, которая могла сокрушить терроризм во всем мире, буквально стереть его с лица Земли. Мало кто понимал масштабы этой силы, но генерал Стресснер знал лучше всех, каким страшным и однозначным будет решение проблемы, если он развернет свою силу так, как это нужно для победы. Однако сделать этого генерал не мог — он был скован ограничениями, предписанными ему политиками. Генерал понимал, что эти ограничения будут существовать всегда, а, следовательно, никогда не будет окончательной победы на поле битвы, ибо победа не дается нерешительным, победа, как он хорошо знал, не жалует тех, кто проходит лишь полпути до нее. Этот разрыв между ясным пониманием пути к победе и невозможностью пойти по этому пути привели генерала к идее примирения, к странной идее примирения с теми, кто примирения не желал и не допускал. Либерализм генерала Стресснера как бы выводил его из того профессионального тупика, в котором он невольно оказался. Билл теперь знал, что никакой четкой теории борьбы с террором у отца нет, а его призывы к умиротворению террористов базируются на абстрактных идеях борьбы со злом добром, о которых отец много говорил, но которые никогда не использовал.
Позиция отца, прямо противоположная сути его генеральской работы, все более раздражала Билла, который готовился в то время опубликовать свою первую литературную работу «Бесы Достоевского как Предтечи хавабизма». Как-то при обсуждении очередного чудовищного преступления террористов — это был взрыв и потопление круизного лайнера с детьми — отец высказался в том смысле, что, мол, они, террористы, тоже люди. Билл вспыхнул и, перефразировав эпиграф к «Бесам» из Евангелия от Луки, резко ответил, что они не люди, а бесы, вышедшие из стада свиней… После этого между отцом и сыном началось отчуждение, которое особенно тяжело переживала мать Билла.
Мать Билла Маргарет была столь же непохожей на его бабушку, как отец — на деда. Она полностью растворилась в муже, стала его телесным дополнением. С годами отец и мать слились в некий единый образ, в некое единое существо. Это было тем более удивительным, что они бывали вместе довольно редко. И тем не менее, когда кто-нибудь интересовался здоровьем Маргарет, само собой разумелось, что интересуются здоровьем Майкла, и наоборот. Было бы абсолютно несправедливым сказать, что у Маргарет не было собственных мыслей. Просто-напросто ее мысли не отличались от мыслей мужа, равно как и его мысли полностью совпадали с мыслями жены — это единое существо мыслило едино, и ни одна из частей не могла претендовать на первенство. Отец Билла, в отличие от деда, никогда не доминировал в семейных делах и не желал этого. Единственной отделенной от жены сферой жизни Майкла была его профессиональная работа — в эту сферу он не допускал никого, и в семье полагалось эту сферу не обсуждать и этой сферы вообще не касаться.
Из-за родительской слитности отчуждение между Биллом и отцом невольно распространилось и на мать. Он же сам терзался тем, что в его отношении к отцу и матери нет теплоты. Иногда Билл думал, что дед и бабушка были бы ему ближе, чем отец и мать.
Трагическая гибель отца и матери потрясла Билла, а волна запоздалой любви и нежности к ним вконец сокрушила его. Билл метался между ненавистью к убийцам и своим собственным раскаянием и, в конце концов, сорвался.
Это случилось на длинной и торжественно-печальной правительственной церемонии памяти генерала Стресснера. Про отца говорили Президент, сенаторы, генералы, священнослужители всех религий — много хороших слов вперемешку с обещаниями никогда не забывать его. Лучшие оркестры и солисты исполняли возвышенные мелодии со словами, похожими на молитвы. Несколько раз прозвучало осуждение некоего абстрактного терроризма, который нужно осудить, понять и каким-то непонятным образом преодолеть. В надломленной душе Билла нарастало глухое раздражение — он подумал, что, если бы отец и мать погибли в автомобильной катастрофе, то все говорили бы то же самое, может быть, с добавлением слов о скверном состоянии дорог, которое — скверное состояние — следует осудить, изучить и преодолеть. Так получилось, что перед Биллом, который хотел, но не мог отказаться от выступления, говорил известный христианский пастор — благообразный пожилой человек с красивым лицом и седой ухоженной бородкой клинышком. Пастор говорил о чистых душах убиенных и о всепрощении, которое так необходимо миру, погрязшему в насилии. «Помолимся подобно святому мученику Стефану, перед лицом смерти просившему Господа простить жестоких гонителей своих, о душах заблудших, не ведающих, что творят, ибо скорбь наша велика», — вещал пастор, и две скупые слезы умиления перед собственным милосердием пролились из его глаз.
Пружина ярости сжала сердце Билла, и он почувствовал, что ему трудно дышать. С трудом преодолевая боль в груди и одышку, он вышел к микрофону и тихим голосом, как когда-то его дед, сказал в замерший зал совсем не то, чего от него ожидали:
