— А мне в кайф.
— Кому ж не в кайф? Но знай меру. Мера — она не с потолка к нам свалилась. Она от памяти предков.
Васек глубокомысленно закурил сигарету. Прищурил ласково глаза и, неторопливо прохаживаясь по широкому коридору сортира, принялся рассказывать свежую хохму.
— Мужики, еще такие дела творятся. Значит, шелест идет, что хоронить круто с пейджерами. На девятый и сороковой день сбрасывают, значит, соболезнования друзья и близкие. И… — Вася сладко зажмурился, — те, кто покойничка заказал, с извиненьицами, значит.
— Пейджеры — это хорошо. Но слишком односторонне, — выполз из кабинки посвежевший Эдуард.
— Односторонне — это правильно, — возразил Вася. — Тут такая чудная история вышла. Помер, значит, Валек-Тяпа, который игорный бизнес крутил. Упокоили. Решили понту пустить — захоронили с любимой мобилкой, а у нее в памяти — все номерочки. Ну, значит, сходняк, туда-сюда, как положено, раздербанили наследство. Кто-то шутковал — не мешало б с покойным проконсультироваться, кому отдать центровое казино «Медведь». Это ладно. А на девятый день — звоночек: «Алло, ребята, я живой. Раскапывайте, суки». Летаргический сон, оказалось, значит. И раскопали, куда ж денешься — он из гроба с кем не надо мог перезвониться и всех сдать. А зря раскопали. Он понемногу их всех на том кладбище и схоронил.
Выполз из кабины и Витек. Как всегда после этого дела, был он бледный, мокрые усы свисали жалко, а очки сползли на кончик носа. Он сунулся под кран и принялся, отфыркиваясь, полоскать рот и лить воду на затылок.
— Оттяг, мужики.
Потом подошел к зеркалу и стал расчесывать шевелюру и усы. Цепким взглядом изучил состояние своей физиономии и, ехидно ухмыльнувшись, заявил:
— Задрал меня мой дубль. Задрал, падла.
— С чего бы это? — с участием поинтересовался Вася.
— Задрал, и все. Уже в генеральные выбился, гаденыш.
— Завидовать нехорошо — гастрит наживешь, — заметил Эдуард.
— Надо что-то решать, мужики. Надо решать. Дальше я терпеть это не могу. Весь кайф ломает, гаденыш.
— А хвалился. В пример нам ставил.
— Да уж. В морду нам тыкал своим дублем, — говорил Вася. — А мой, значит, что, хуже? Нормальный парень. Дело делает как часы и не жужжит. И мне спокойно. А на счет капает — кап-кап-кап, слышите?
— А моего в депутаты выбрали. И ничего, горжусь. Не в дубле дело, Витек, а в человеке, кто на чем приплыл. А приплыли мы все, господа…
— Ты этот смур завязывай. Идем лучше шашлычок закажем.
— Эт хорошо бы… С киндзой.
Уже выходя в зал, Вася бросил:
— И что за проблемы с дублем? Вот тебе номерок, потрешь с товарищем вопрос. Он все организует.
Уселись. Подняли карты.
— Ну что, Дюша, накрылся девятерик?
— Без двух-с?
— Без двух.
— Я же говорил.
Четвертый, сидевший на прикупе, вдруг проснулся и, оглядев стол, оживился:
— О, шашлычок поднесли! Кстати. Очень кстати. Ага, Эдуарда посадили — пишем «за невзятие». Что ж ты, брат, так невнимательно играешь? Гора-то растет…
— Заткнись, Боря.
— А Боря наш, мужики, — сообщил Вася, — уже своего пятого пришил. Мы в пульку играем, а он пулями-снарядами.
— Эт вы о чем, парни? — деланно удивился Боря.
— Да вот Витек, понимаешь, дублем недоволен.
— С чего так? Денежек мало зарабатывает?
— Напротив, — поддержал разговор Эдуард. — Вполне приличные деньги зарабатывает. А теперь останкинскую кормушку под себя подгреб.
— Вот оно что. Болезнь красных глаз? Не верю, Витюша, не верю. А впрочем, сказать тебе честно?
Виктор набычился и жестко рванул зубами баранину.
— Говно ты, Витюша. Говно и мудила. Такого парня хорошего загубить хочешь. Мой дубль только с твоим завязался. У меня еще удовлетворение от их взаимодействия не остыло.
— Эй, конченый, давай я Боре в глаз заеду? — предложил Вася. — Чего он тут пургу метет? А ты давай раздавай.
Но Виктор потух конкретно. Швырнул шампур в проход — официанты подберут. Допил бокал. И повернул кресло от стола, уставился в ближайший телевизор, подвешенный к потолку на длинной хромированной штанге.
— Отказ от игры, значит, — сделал вывод Вася. — Ну что, расписываем, мужики?
Эдуард со вздохом взял со стола свой органайзер, на котором и расписывалась пуля. Потыкал кнопки и полез за кредитной карточкой.
— Проигравший платит, — произнес набившую оскомину фразу Боря и потер руки. — Сколько там мне капнуло?
— До чего ты жадный, Боря. Урыл бы тебя, с-собака, — пошутил Вася. Он был тоже доволен, проиграл-то один Эдуард, а они все в выигрыше.
Эдуард со вздохом же вставил карточку в соответствующее гнездо органайзера и осуществил платежи.
— Сейчас проконтролируем прохождение, — ворковал Боря. Он извлек из кармана свой органайзер и проконтролировал. — Так-с, почти что целый косарь обломился. Ну ты, Дюша, мастер лажаться.
— Дюша не жадный, Дюша нас уважает. Это ты — падла жадная…
— Ну хватит, Василий, закрыли тему.
Боря как-то нехорошо воззрился на Васю. Тот вдруг стушевался, полез за своим органайзером и отключился от разговора. Впрочем, он быстро заинтересовался времяпрепровождением своего дубля, наблюдая на жидкокристаллическом дисплее, как дубль парит своих девочек в бане.
Эдуард поморщил нос и сказал ему деликатно:
— Ты бы, Васек, звук убрал.
— Тише сделаю, — ответил Вася.
Был праздничный день Первомая. Открытие нового, а точнее старого, но обновленного канала планировалось на этот день. Старорежимный праздник труда естественным образом превращался для всей страны в праздник ее первого телеканала.
Поправив подтяжки, генеральный вышел из кабинета и направился к новостийной студии. Прямой эфир. Все на ушах. Девушки-визажистки бежали рядом, едва поспевая за его энергичным шагом.
Все думали, что у генерального, как и у них, на душе праздник. А генеральный-то был зол. Ему хотелось одного — разодрать их всех к едрене матери; потом плюнуть на все, сесть в машину и уехать куда глаза глядят.
В студии прямого эфира царила суета. Особенная, как при родах, которые вместо акушеров собрались принимать первые встречные, вдруг уверовавшие в свое медицинское призвание.
Травкин сел за стол, к подтяжке тут же прицепили микрофончик, задев локтем нос и очки.
— Осторожнее, в самом деле. Тут вам не бордель с девочками! — рявкнул он.
Студия замерла. Травкин поправил очки и, смягчившись голосом, спросил:
