раскрутится.
— Запоминаем — четвертое июня. «Тополиный пух, жара, июнь», так сказать.
И Колян нажал кнопку «осуществление».
— Ну вот. Теперь конкретика. Канал доступа к генератору событий стоит пятьдесят центов микросекунда. Плюс мои комиссионные за доступ и работу — десять процентов.
— Ого! — удивился Эдуард.
— Смотри, — показал Колян экран органайзера, — канал был задействован две минуты сорок три секунды с копейками. С тебя, Витя, восемьдесят одна штука семьсот двадцать восемь баксов. Двадцать восемь можешь оставить себе. А десять процентов комиссионных — это будет еще восемь штук.
У Виктора отвисла челюсть. Однако озвученная сумма вернула ему твердость мысли. Душевные катаклизмы временно отошли на задний план.
— Так много? — спросил он.
— Сколько есть.
— У Коляна цены божеские, — ободряюще прогудел Вася. — Да и что тут думать — заказ уже пошел. Не захочешь платить — поставят на счетчик.
— Витя, у тебя же есть нужная сумма, — подмигнул Боря.
— На какой счет переводить? — спросил Виктор и извлек из бумажника кредитную карточку.
— Записывай… — продиктовал номер счета Колян. — И учти — отменить заказ нельзя. Процесс пошел. А перезаказать — это не ко мне. Я, конечно, если что вдруг, могу номерок подкинуть. Но учти — денег это будет стоить охрененно.
Боря ухмыльнулся ухмылкой упыря:
— А вот таких денег, Витюша, у тебя как раз нет…
Буквально в последние две недели события вокруг Травкина завертелись в каком-то подозрительном хороводе. Без продыху сыпались неприятности. Сыпались оттуда, откуда ждать их не приходилось.
На первый странный звонок Травкин отреагировал вяло, не придал значения. Звонили из рекламного агентства «Три звезды». Возмущались рекламной политикой канала. Травкин ехидно заметил, мол, каналов у нас сейчас много, нечего метать икру. А политика канала такова, что раз рекламы мало, наверное, она должна быть недешевая. Не потянете — вольному воля, у нас демократия. Но директор агентства, оказывается, возмущался вовсе не расценками, а политикой распределения рекламной прибыли. Это уже ни в какие рамки не лезло. Травкин зачитал соответствующие параграфы Устава телерадиокомпании, на что директор ответил:
— Тогда мы будем разговаривать с вами другим языком, Виктор Арсентьевич.
Дальше — больше. Забузили соучредители. Что-то невнятное принялись плести чиновники из Минпечати. Объявились люди Министерства юстиции. Что им было нужно, определить оказалось невозможно. Пожаловали и из налоговой — «поступили сигналы о злоупотреблениях». Какие такие злоупотребления — только работать начали.
А потом явился один крупный соучредитель, владелец крутой компании, и нагло потребовал устроить на работу в коммерческий отдел таких-то людей, а на место главного бухгалтера принять его зятя.
Травкин сорвался, наорал. Владельцу компании это, похоже, не понравилось. Ничего обидного он не сказал. Произнес лишь:
— Ну что ж, поступайте, как считаете нужным. Только эти люди будут на этих местах.
А между тем на счете канала стали скапливаться деньжата, и по секретному приложению к контракту хорошие проценты от этой суммы пошли на личный счет директора канала.
И вдруг статья в «Московском молодце». Точно называется этот процент, банк и сумма, только что номер счета не фигурирует. Откуда утечка информации? Кому это нужно?
Позвонил Махмудович. Интересовался, как дела идут. Голос был бодрый. Травкин удивился — неужели он не в курсе всех этих непечатных событий? Решил пока о них в разговоре не упоминать. Упомянул лишь про налоговую. Махмудович не удивился и практически не отреагировал. Посоветовал не обращать внимания: мол, это у них обычное дело — раз появилась новая организация, значит, надо налаживать контакты.
Травкин слушал бодрый голос Махмудовича и скисал. Махмудович с ним так бодро никогда не разговаривал. В конце концов — что ему от меня надо? И ведь прямо не спросишь. А спросишь — не ответит, тля такая. Если он имеет в виду те свои условия, то дело это решается в рабочем порядке — как поступит конкретный заказ, так и будем решать-договариваться.
День был испорчен. Травкин глотал «персен» и занимался одними лишь бумагами, запершись в кабинете. Лишь к часу пик вышел на эфир. Собеседника почти не слушал, тот был ему за это благодарен и разговорился о чем-то далеком от темы. План передачи летел к чертям, но Виктора сейчас это нимало не волновало.
Ночью не спалось. Зашел на кухню, сел, поставил на стол бутылку коньяка и принялся, близоруко щурясь без очков, нехорошо на нее смотреть. Алкоголь он давно не употреблял, завязал намертво. Но сейчас выпить хотелось нестерпимо.
Но на самом деле коньяк и прочая водка были ему противны, по-настоящему омерзительны. Желание напиться, получалось, было как бы и не его желанием. Но оно было, и весьма ощутимое, нудотное, тягучее.
Виктор открутил крышечку, налил полстакана, выпил и тут же кинулся к раковине — организм отказался принимать. Затем принял «нарзанчику». Минералка показалась ему удивительно тошнотворной. Организм же принял ее с благодарностью. Что за черт, что за раздвоение?
«Нет, я все-таки выпью коньяка», — решил Травкин. Не тут-то было. Ни воля, ни жажда напиться не смогли помочь, организм, словно запрограммированный, раз за разом отторгал спиртное. А мерзкий «нарзан» шел на ура.
«И природа против меня. Все против меня», — думал Травкин.
Странные дела.
Бывшее для него всегда привычным чувство свободы и жизненной перспективы улетучилось. И поселились серая пустота и страх — и ничего с ними не сделать, не оттолкнуть от себя. Да и не умел он справляться с подобными наплывами: не было у него этих наплывов, никогда не было.
Единственное, что он надумал, — встретиться с Махмудовичем и прямо спросить, чего тот крутит? Того, что решение это продиктовано страхом, Травкин упрямо не хотел замечать, продолжая по инерции игру в крутого делового человека.
Махмудович от встречи уклоняться не стал. Но и разговора не получилось. Травкин рассказал о подозрительной суете вокруг его персоны и спросил:
— Борис Махмудович, скажите, зачем вам все это нужно?
Махмудович по-кавказски раскатисто рассмеялся и посоветовал не брать в голову, потому что все это лабуда, все рассосется, устаканится. Чего ты еще хотел в этой гребаной стране? Все здесь не по-людски. А для душевного спокойствия найми, Витя, себе охрану, самую надежную, самую дорогую. Хочешь, из ветеранов спецназа? Я все проплачу. И задвинь все эти проблемы в такое-то место. Нам работать надо, а не сопли жевать, не так ли? Ты думаешь, мне не намекают? Я могу дать послушать телефонные записи. Знаешь, какие генералы и чем угрожали? Если брать в голову — никакого бизнеса не получится. У кого крепче нервы — тот и съел того, кто смел…
Что ты будешь делать? Вышел Виктор от Махмудовича и понял: Махмудович на нем поставил крест. Но все та же раздвоенность: испуганная половинка видит в словах Махмудовича несомненную надежду — успокойся, Виктор, положись на опытного человека, у него все схвачено, оттого и спокоен, не даст он тебя в обиду; но сидит и что-то другое, непонятное, трезвомыслящее, и этой половинке все абсолютно ясно. Но в том-то и дело, что поверить в это страшно, этого не может быть, не может быть с ним, Виктором Травкиным. Зачем, кому он нужен, кому мешает?
Боже мой, да что же это такое делается?
Незаметно прошел месяц. Эдуард уже давно сидел за другим столом, в компании таких же, как он, интеллектуалов. Один, правда, был из простых, и потому служил привычным объектом шуток
