бешеном темпе. Ненавижу.
Утро. Свежо. В окно бьёт солнце. Бельва лежит рядом, уткнувшись мне в плечо и обнимая меня рукой. Я глажу её волосы. Аккуратно выбираюсь из постели, натягиваю панталоны, иду в кладовку.
Таракан мёртв. Он всё так же лежит на полочке, раздавленный Вином.
Всевластие.
Иду во двор. У дерева сидит Болт.
— Иди сюда, польёшь, — говорю я.
Болт лениво подползает к колодцу, крутит ручку. Появляется ведро. Он черпает ковшиком, ждёт, когда я подставлю руки. Вода ледяная.
Я подхватываю ведро и выливаю на Болта. Он вопит, хватается руками за плечи, убегает. Я смеюсь, снова опускаю ведро.
— Пошто Болта обидел? — голос Лосося.
— Сейчас и тебя обижу, — отвечаю, вытягивая ведро.
— Не надо, — он боится.
— Ладно, не буду, — опрокидываю полное ведро на себя.
Хорошо. Холодно, свежо.
Делаю пару кульбитов по двору, сальто, переворот, колесо.
— Бери палку, Лосось! — кричу.
Лосось кидает мне палку, себе выбирает долго. Я не жду: атакую. Он успевает парировать. Мы играем. Удар, удар, ещё удар, и время останавливается. Я вижу, как медленно приближается ко мне справа оружие Лосося, медленно подныриваю под него, медленно перехожу за спину соперника, медленно бью его по шее. Лосось падает вперёд, тоже медленно.
Время продолжает бег. Лосось на земле. Встать не может, его кружит. Ставлю на место обе палки, возвращаюсь в дом.
Бельва проснулась. На её лице — след от подушки. Она откидывает одеяло. Её тело манит своим теплом и уютом. Беру из шкафа полотенце, вытираюсь. Ложусь к Бельве. Она целует меня, я отвечаю, провожу руками по её коже, по груди, животу, по бёдрам. Она распаляется. Я исчезаю под одеялом с головой. Она стонет от удовольствия.
Мне тоже хорошо. Я не знаю, с кем ещё мне может быть так хорошо. Они все разные. Иногда мне и в самом деле нужна мать. Иногда мне нужна женщина. Бельва умеет быть и той, и другой.
Чаще всего мне нужна жертва. На эту роль годятся все остальные.
Иду к Жирному. Он уже не спит. Сидит у стола и что-то пишет. В соседней комнате две бабы из быдла ждут его в постели, если он вдруг захочет. Заглядываю к ним. Одна улыбается. Вторая, кажется, спит.
Жирный оборачивается.
— Куда полез? — говорит он спокойно.
Не обращаю внимания на его слова.
— Босс, зачем ты поставил условие?
Он смотрит на меня исподлобья.
— Какая ставка?
Ответ за ответ.
— Что ж, не хочешь — не говори, — я собираюсь уходить.
Он молчит. Я выхожу.
Во мне внезапно вскипает ненависть. Из окна вижу, как Голова-с-Плеч рубит чурбаны. Иногда он тренируется на людях, но чурбанов гораздо больше.
Выпрыгиваю из окна. Плюхаюсь на крышу крыльца, с неё — прямо перед Головой. Он едва успевает отвести топор.
— Ты что? — вопит он.
Бью его под дых. Он сгибается. Вырываю топор. Одним ударом раскраиваю ему череп.
Во мне кипит сила. Если я сейчас её на что-либо не израсходую, то многим может прийтись плохо. Я кромсаю топором тело Головы. Неожиданно я понимаю, что mortirum — вещь полезная, но лишающая многих удовольствий. Убей я сейчас Голову окончательно, мне не придётся пользоваться его услугами как жертвы в будущем.
Он будет меня ненавидеть ещё сильнее. Мне будет ещё приятнее убивать его после.
Оборачиваюсь. На меня смотрит Бельва. Я весь покрыт кровью, у моих ног ошмётки человека. Я читаю во взгляде Бельвы презрение. Впрочем, я не первый раз вижу такой взгляд.
С силой мечу топор в стену. Он вонзается в трёх сантиметрах от головы Бельвы. Не глядя на неё, ухожу. Наверное, я волнуюсь.
Шесть часов вечера. Главный зал полон. Посередине зала — стол. Судья — сам Жирный. Он одет во всё чёрное, белая рубашка с воротничком-стоечкой, галстук-бабочка. Он доволен.
Самое страшное, что ему не безразлично, кто победит. Он хочет, чтобы победил Вин. Этим он ублажил бы посланца и отомстил бы мне. С другой стороны, если победит Вин, я уйду к Синтику. Жирный об этом знает. И его гложет любопытство — что же Синтик предложил взамен?
Вин сидит в правом углу. Он спокоен. Над его головой — герб Синтика.
В зале человек пятьдесят челяди и не меньше сотни дворовых и быдла. Они кричат, радуются. Все одинаковые, все на одну харю. У них тупые глазёнки, красная кожа, сальные волосы. Они омерзительны. Но они болеют за меня.
Я вхожу через левую дверь. Правая сторона моего лица выкрашена в красный цвет. На мне чёрные кожаные штаны, пояс с большой серебряной пряжкой, белая рубашка навыпуск. Я бос. Здесь хороший пол.
Я вскидываю руки вверх. Толпа ликует. Она взрывается восторгом. Вин поднимается. Жирный смотрит на меня с непонятным выражением.
Замечаю Бельву. Она в первом ряду. Она холодна.
Шары на столе, но ещё не уложены в треугольник. Беру один, взвешиваю. Делаю вид, что бросаю в толпу. Люди заслоняются руками, кто-то взвизгивает. Я скалюсь. Снова поднимаю руки.
Жирный разворачивает свиток.
— Итак! Сегодня!..
Толпа затихает.
— Сегодня состоится матч-реванш между представителями нашей провинции и провинции Синтик!
Толпе плевать, что он говорит. Она ревёт.
— От провинции Синтик выступает господин Вин!
— Фу-у-у! — ревёт толпа.
— От провинции Санлон — господин Риггер!
Толпа в восторге. Я хожу вокруг стола и принимаю овации. Вин стоит, скрестив руки на груди.
— Со стороны Санлон на кону свобода господина Риггера!
— Да! — толпа довольна.
— Ставка со стороны провинции Синтик не разглашается!
Снова «Фу-у-у!»
Я доволен. Публика любит меня. Я не могу проиграть.
Жирный делает паузу, чтобы дать публике наораться. Вин спокоен. Я внимаю толпе.
Наконец, шум стихает. Жирный провозглашает:
— Счёт идёт до десяти побед. За каждую победу выигравший имеет право забрать из свиты проигравшего одного человека, — он повышает голос: — и сделать с ним всё, что захочет!!! — орёт он.
Публика беснуется. Жирный знает, как её завести.
— Расчёт происходит по окончании игры! — кричит он.
