могло получиться другое, многое, разное. Но так ведь и с человеком. А. Ш. вспоминал, что в «Пер Гюнте» Ноймайр соединил несколько разных личностей: вот такой он есть, а вот таким — и другим, и третьим — он мог стать. Он не стал ни другим, ни третьим, но все они — и другой, и третий, и, может быть, десятый — живут в человеке, в том, который есть, и что-то в нем делают, как-то влияют из тени, из-за кулис, не выходя на сцену сознания. Мы, может быть, все — множественные личности, коммунальные квартиры… Человек, конечно, многоконтурная система. И она способна откликаться на разное, на многое, но когда внутри вдруг оказывается целый колхоз — разнохарактерных, разновозрастных, разнополых, по-разному образованных… как это так? И что это значит? Что значит существование в нас свойств и навыков, которые мы не. могли приобрести в жизни? Наследственное, от предков? А новые знания, нашим предкам не известные, — откуда они? Что это значит? То и значит.
— «Хладомор-сервис». Хорошевский это я, слушаю вас вни… Так вы его уже?.. Ну, конечно, это мой долг гражда… Завтра к четырнадцати-тридцати. Ответственность сознаю вполне, не со-мне… Во дела. Сявка, слышь? Пымали супостата! По моему фотороботу — вот, зовут завтра на опознание. «Крокодейли телеграф» прибыл?
— Прибыл. И сейчас убудет.
— Тогда — на перехват.
Поправим манжетики.
— Исидор Кириллович, можно?
— Всё, меня уже нет.
— А вы мне и не нужны. Может, я — вам?
— …Ваша наглость впечатляет. Ну?
— Это — «Грош цена». Это — отчет по объезду. Кладу и иду. Привет семье передам.
— Я еще найду для вас время, Филипп!
— Всегда рад, сэр!
Ну, что, она появилась или в розыск ее?
— Лапонька, ну, наконец, — ты куда пропала? Какие Миша с Лялей? «Грош цена»?! Так ты у них была? Ну, да, я говорил, но предупредить-то можно было — и чего ты телефон отключила? А самой позвонить трудно? Потому что я работаю с утра до… Ладно, всё, дома поговорим. Юрку забери. Может, хоть сегодня не забудешь… Мамаша!
— Что, Фил, техника переговоров в семье не работает?
— Вот обзаведешься — узнаешь, что и как там работает. Всё, я на встречу. С концами.
— Сколько же их у тебя?
Он что-то знал, знал. И раньше предзнал, а после удара, когда побывал там, — узнал наверное. Человек ему сразу стал ясен, окончательно. И он заскучал. Исчезла загадка существования. Она не разгадалась — она исчезла. Остался один смысл: сделать. Извлечь как можно больше из того теневого мира, где — он чувствовал — вся музыка уже есть, только еще не звучит. Он чувствовал, что это, им услышанное, может прийти только через него, он незаменим, через другого придет другое, и будет оно лучше или нет — не важно, оно будет другим, а то, что может сделать он, никто больше не сделает. Так с каждым. И он работал. Он пытался объяснять свою музыку и сам говорил, что это попытки, обреченные на неудачу, но их надо делать. А зачем, если заранее известно, что не удастся? Чтобы, может быть, оказаться чуть ближе. Да-да, надо пытаться приблизиться к тому, что для меня важно. Пусть нет инструмента, недостаточны средства, слаб ум, не хватает знаний — все равно. С тем, что во мне есть, с тем, с чем я человек. Если важно. Заблужусь, ошибусь, но ошибаются и другие. И умные, и знающие, и одаренные. Альб говорил: «всякий человек ошибочен». Просто не останавливаться на ошибке, а идти к следующей. В мире духа нет тверди — сплошные зыбучие пески; остановившийся исчезает. Вот почему древние выбили эти слова на последнем камне: «Путник! Дороги нет, но идти надо». Он прав: говори своими словами. Ничего, что Пушкин лучше, и Бах лучше, и многие, многие лучше, — ничего. Только говори своими, они единственные. А если я не умею сказать? Тогда мычи! Мычи свое — и услышится. Исполни, как Серенус Цейтблом, свой урок, соверши то, для чего ты не был предназначен природой, но к чему почувствовал призвание. А как же, если не предназначен? А не входи в то, что не твоего ума дело. И в чужие мозги со своими идиотскими проблемами не лезь! Мычать он мне будет. Отмычишься. Ну, добрался, кажется.
— Фил, давай сюда! Опаздываешь.
— Сумимасэн. Еле дополз, везде пробки. Но его пока тоже нет? Значит, и я не опоздал.
— Не по-японски мыслишь. Чего бледный такой? Всё глючишь?
— Да достал меня этот урод! Уже и на работе заморочки были, и вообще. Соображать хуже стал, врубаюсь медленно. И, главное, раньше — только когда отвлечешься или задремлешь, а сейчас лезет уже в любой момент и отключает; не знаешь, чего от себя ждать. Сюда ехал — чуть в автобус не вмазался.
— Так — что, он реально существует?
— Да я его уже, практически, вычислил. Доберусь — не знаю что сделаю! Слушай, а они клиента этого по моему роботу — повязали! Ну, то есть, предположительно: завтра опознавать иду. И уже звонок какой-то странный был, с угрозами. Кто-то о нем заботится.
— Кто?
— Клиент был неразговорчив и предпочел остаться неизвестным. Но пообещал встречу, от которой просил не ждать ничего хорошего.
— Ладно, у тебя тут встреча с другим клиентом… Особо не распространяйся, лишнего не болтай. Ты чего, вообще, столько болтаешь?
— Работа такая, Жора. Когда я трещу, клиент доволен: вокруг него танцуют. И я уже, знаешь, даже не могу долго молчать, не по себе становится, словно каждую секунду деньги утекают — или с работы выгнали.
— Вспомни формулу твоих новых друзей: всё, что ты скажешь, может быть и будет использовано против тебя. Так что чем меньше, Фил, тем лучше.
— Чего это ты меня накачиваешь? Вроде, не маленький, клиентов повидал.
— Это клиент особый… Ну, хорошо, раз всё знаешь… Вот ассорти тебя ждет, поразвлекайся пока. Не шелести. Тебя пригласили — итадакимасу, всё будет оплачено. Потом поднесут остальное. Отдыхай.
— Да я сам заплачу — дай чего-нибудь без этих щепок.
— Без хаси нельзя. Клиент не одобрит. А чего ты, разучился пользоваться?
— «Клиент», «клиент». Вот они у меня где, все эти джапаны наши. Извини.
— Ничего, я еще не совсем японец. Но у меня, как у них, клиент — сразу после бога. Тебе-то они что?
— Да сидел с одним, типа переговоры с оптовиком. Сумоист-любитель из глубины сибирских руд. Суши-уши, саке ему в пивную кружку — все понты. Нажрался, начал кидать бумажки, лягать халдеев. Переговорщик. Его, конечно, облепили, выволокли во двор, накидали и бросили. И правильно!
— Неправильно. Плохо обучены. Такой потом встает и колотит в дверь головой или бьет витрины. И гости недовольны: они не любят, когда это делают другие, да еще залетные.
— А что надо было?
— Эффектно, без свалки, вырубать, с поклонами ему и гостям. Не выводить, а приглашать на выход и за углом сдавать дежурным ментам — это можно без поклонов.
— Почему не выводить?
— У гостей это вызывает неприятные ассоциации. Ко всякому клиенту надо подходить индивидуально — и гасить.
— У тебя, что ли, не бывает разборок?
— Они не только бывают, они желательны. У меня бар «Косой глаз», а не молочная кухня.
— Так и артистов приглашаешь?
— Исключено. Только реалити. Мои гости хорошо чувствуют, когда их дурят. Ладно, поскучай пока один, у меня тут дела.
— Да я сейчас, как в твоей Японии, один не бываю.
— Чего ты прицепился к Японии? Там умные люди. Экспериментально, на пятидесяти миллионах добровольцев, доказали, что есть рыбу и работать — полезно. И теперь живут дольше всех.
— Они нам не пример. Мы на ста миллионах добровольцев доказали: пить и воровать — вредно. И
