— Да, есть.
— Мне нужна его помощь.
Его пальцы сжались чуть сильнее.
— Вы больны?
— Нетнет, я здорова.
— В таком случае какой же помощи вы от него ждете?
И она рассказала ему о своих неудачах в госпиталях. Слова будто сами лились из нее. Она рассказала о презрительных взглядах, которыми ее встречали, об отказах. Валентина поведала ему, что все, с кем она разговаривала, считали, что она не сможет быть санитаркой. Несмотря на то что санитарок везде не хватало, никто ей не верил.
— Даже наш семейный врач отказался мне помочь.
Она рассказала Йенсу, как все это ее разозлило и как ей хотелось уткнуться головой в стол и кричать от обиды, но вместо этого она пришла сюда, через весь город, на эту широкую улицу, усаженную деревьями, и стала ждать его. Он слушал ее, не перебивая, и, когда она закончила, он не посоветовал ей бросить это занятие. Этого она боялась больше всего: боялась, что его голос присоединится к общему хору, боялась, что он, не понимая, насколько это для нее важно, попытается вырвать из ее рук будущее. Но он не сделал этого.
— Идемте, — коротко произнес он. — Поговорим с доктором Федориным.
— Спасибо.
— Он поможет… Если даже за это мне придется пообещать поддаваться ему в карты весь следующий месяц. Но, — он чуть подался вперед и всмотрелся в ее глаза, — вы уверены, что это именно то, что вам нужно?
Она кивнула.
— Да. Я уверена.
— Что ж. Очень хорошо. Идемте, потолкуем со старым мошенником.
— Вы не могли бы отпустить мои руки?
Он опустил на них взгляд удивленно, с таким видом, будто она потребовала от него чегото совершенно невозможного.
— Если они вам необходимы. — Он церемонно поклонился и поднес к губам ее кисть. — За будущее санитарки Ивановой.
«Разве такой человек может не нравиться?» — подумала она.
Доктора Федорина они застали в гостиной, где он, сидя на полу, играл в карты со своей пятилетней дочерью. Пытаясь сосредоточиться, доктор почесывал бакенбарды.
— Простите, что не встаю, но Анечка меня бьет по всем фронтам.
Девочка, прижимая карты к маленькой груди, улыбнулась.
— Я в одной игре поддалась папе, — заявила она, потом, увидев, какой картой походил отец, просияла и быстро положила сверху козырь.
Маленькими ручками она сгребла кучку засахаренного миндаля (их ставки), и Йенс, рассмеявшись, потрепал ее по пушистым светлым волосам.
— Аня, твой папа — худший картежник во всем Петербурге, а вот ты станешь одной из лучших.
Девочка положила отцу в рот один орешек, утешительно погладила его по щеке и вскарабкалась вместе с выигрышем на стоящее у окна кресло. Доктор приказал нести вино.
— Итак, чем могу помочь? — Он с интересом посмотрел на гостей.
Йенс представил спутницу.
— Это Валентина Иванова. Ей нужна ваша помощь, друг мой. Она хочет стать санитаркой, но в госпиталях ей отказывают на том основании, что она им «не подходит».
— Это правда? — спросил доктор у Валентины.
— Что?
— То, что вы не подходите для такого занятия?
— Нет.
— Возможно, об этом лучше судить не вам.
Слова эти прозвучали несколько грубо, но девушка не стала возражать. Разве могла она возражать этому мужчине, отцу, который сидел на полу, согнув ноги в зеленых брюках, как кузнечик, и поддавался в карты дочке? Она и не знала, что отцы могут так себя вести.
— Позвольте мне рассказать, почему я думаю, что могу стать санитаркой. — Она серьезно посмотрела на доктора. — Последние семь месяцев я помогаю ухаживать за своей парализованной сестрой. Я изучила анатомию человеческого тела и… — Тут она на миг замолчала, подбирая слова, которые могли бы убедить его. — И я играю на фортепиано.
Доктор удивленно моргнул. Валентина улыбнулась.
— Я хоть сейчас могу научить вашу дочь играть «К Элизе».
У дальней стены гостиной стояло пианино, на его крышке, которая явно давнымдавно не открывалась, лежали стопки книг. Девочка, тут же позабыв об орешках, выпрямила спину и замерла, как солдат на плацу.
— Моя жена тоже играла, — негромко произнес доктор. — С тех пор как ее не стало, к пианино никто не прикасался.
— Я вам сочувствую, доктор. И я почла бы за честь, если бы вы позволили мне играть на пианино вашей супруги и учить вашу дочь музыке. Так что, по рукам?
Он с тоской посмотрел на пустой стул у пианино и кивнул.
Валентина направилась к инструменту снимать книги.
— Спасибо вам, Йенс.
Он отвез ее домой в своем экипаже. Но дорогой они мало говорили, предпочитая смотреть на темнеющие небеса и зажигающиеся на мостах огни. В СанктПетербурге дни не бывают долгими.
Йенс и Валентина стояли на гравийной дорожке у ее дома, и их тени соединились. Слова прощания не шли.
— Жду не дождусь пятницы, когда мы поедем в ваши туннели, — широко улыбнулась она. Его лицо наполовину скрывалось в темноте. — Очень хочется посмотреть на то, что вы придумали.
— Да.
То, как он произнес это короткое слово, заставило Валентину насторожиться.
— Чтото не так?
— Нет, ничего особенного.
Она заметила, как в его глазах промелькнула усталость, точно он вдруг вспомнил, что на широких плечах его лежит какойто тяжкий груз, вспомнил, что он обязан оправдывать какието ожидания.
— У вас, наверное, очень ответственная работа, да? — пробормотала она. — Верно, тяжело так каждый день.
— Вы почувствуете то же самое, когда станете санитаркой.
— Поскорее бы.
Это наконецто заставило его улыбнуться.
— Очень хочется увидеть вас в форме.
Она рассмеялась, но все же почувствовала какуюто заминку, как узелок на швейной нитке.
— Во всяком случае, спасибо за то, что спасли меня от жуткой участи. Я бы умерла от скуки, если бы мне пришлось целый день любоваться на то, как взрослые мужчины играют с мечами.
— Со шпагами. Не с мечами.
Она пожала плечами.
— И то, и то — скука.
— А туннели не скука?
— Нет, туннели не скука. Они приносят пользу.
Он отошел от нее на один короткий шаг.
