— Неужели?
— Я хочу стать санитаркой, хочу заниматься чемто более важным, чем расставлять цветы в вазах и пить чай. Честное слово, я знаю, что значит трудиться, и я уже прочитала «Анатомию» Дюпьера. Я ухаживала за сестрой, и мне приходилось делать перевязки.
— Вы слишком много говорите. Все вы, чересчур образованные, такие. Научитесь молчать.
Валентина кивнула.
— Научусь.
— Если б вы записывались в армию, я бы называла вас пушечным мясом, а вообще я таких, как вы, девочек называю судноподкладчицами. Потому что это именно то, чем вы будете заниматься почти постоянно, — подкладывать больным судно. И это то, изза чего вы в конце концов сбежите отсюда. Святая Богородица, ну почему они постоянно присылают мне какихто худосочных девиц? Почему не присылают обычных работящих молодых баб?
Валентина не издала ни звука.
Гордянская взяла ее руку, повернула ладонью вверх и стала ощупывать бледные пальцы и бугры. Валентина почувствовала себя лошадью на сельской ярмарке.
— Кожа бледная, как поросячья титька. — Медсестра покачала головой. — Но мускулы есть. Откуда?
— Я играю на фортепиано.
Гордянская захохотала, грубо, презрительно.
— О Господи, я этого не выдержу! — Неожиданно она замолчала, открыла рот и показала гнилой зуб. — Тащите.
Один быстрый рывок щипцами, и черный зуб был вырван, как гвоздь из трухлявого дерева. Потом из десны вытекло немного крови и гноя. На широком лице медсестры промелькнуло удовлетворение, и она указала на стул перед своим столом. Валентина села и положила перед медсестрой щипцы, в которых все еще был зажат зуб.
— Вас рекомендовал доктор Федорин, — быстро проговорила Гордянская. — Раз вам еще нет двадцати, понадобится согласие родителей. Теперь заполните этот бланк, и пусть они его подпишут. — С многозначительной усмешкой она добавила: — Читать и писать вы, надо полагать, умеете.
— Я умею делать все, что нужно, — ответила Валентина.
19
Просто удивительно, до чего переменчив мир. Когда Валентина шла обратно по зеленому полу и дальше вниз по лестнице госпиталя, все выглядело не так, как раньше, словно до этого она смотрела на все через кривое зеркало, а теперь увидела чистую и четкую картинку. Сердце трепетало и отдавало громкой барабанной дробью в ушах.
Прежде чем выйти на улицу, девушка остановилась у входа в одно из отделений и посмотрела через стеклянную дверь. Ее поразил размер помещения. Казалось, оно не имело границ и было сплошь заставлено бесконечными рядами коек, чемто похожих на белые гробы. Валентине захотелось открыть дверь и войти в этот незнакомый мир, где на мятых подушках виднелись бледные лица. Ктото разговаривал, остальные просто лежали молча с закрытыми глазами.
— С дороги.
Из отделения вышла молодая санитарка с большим эмалированным тазом в руках, до краев заваленным окровавленными бинтами.
— На что уставилась? Небось любовника своего ищешь? — Девушка усмехнулась. — Не беспокойся, я их всех целую на ночь. Со мной он в надежных руках. Я Дарья Шпачева, если ты не знаешь.
Девушка была высокая, выше Валентины, худая и юркая, как ласка, с широкими скулами и смуглым лицом южанки. Изпод белой косынки выбивались черные волосы, руки с большими суставами пальцев казались крепкими и умелыми, как у крестьянки. Улыбалась она открыто и искренне.
— Ты что, язык проглотила? — нетерпеливо произнесла Дарья.
— Я тут буду работать санитаркой.
Девушка подняла таз с бинтами и сунула под нос Валентине. От него неприятно пахло.
— Вот. Это будут твои новые духи, когда начнешь здесь работать.
— Я нюхала и похуже.
Неряшливая санитарка закатила черные глаза.
— Только не говори, что я тебя не предупреждала.
Валентина улыбнулась.
— Не скажу.
— Мало того, тут все время приходится быть на ногах. За день, бывает, не присядешь.
— Ничего, у меня сильные ноги. — Годы верховой езды не прошли зря. — Если здесь так плохо, отчего же вы тут работаете?
Девушка вытерла руку о замызганный белый фартук, оставив на нем очередное пятно.
— Все лучше, чем паршивых коз в вонючем ауле доить.
Она обхватила одной рукой таз и, прижав его к боку, как козленка, пошла быстрой пружинящей походкой по коридору.
Валентина никогда раньше не слышала, чтобы женщины так ругались. Она улыбнулась и поспешила к выходу. Выйдя за дверь, девушка заметила Йенса. Дожидаясь ее, он стоял в тени липы неподвижно, со скрещенными на груди руками и хмурился.
Они шли рядом, но не прикасались друг к другу. Валентине пришлось ускорить шаг, чтобы не отстать, потому что Йенс своими длинными ногами мерял дорогу так, словно ему было все равно, есть она рядом или нет ее. Однако он пришел к госпиталю именно в то время, когда было назначено ей, и Валентина понимала, что встреча их не случайна.
Йенс выглядел ужасно. Густой слой жирной серой пыли покрывал все его пальто. Пыль была и на черной меховой шапке, и даже на рыжих бровях. Доверившись Йенсу, который почти бежал по Загородной улице с решительным и целеустремленным видом, Валентина не задумывалась о том, куда лежал их путь. Они почти не разговаривали, и все же она ощущала его присутствие, какимто невообразимым образом, даже не поворачивая в его сторону головы, представляла себе его длинные руки, полы его пальто, которые путались у него в ногах, его ботинки, со скрипом погружающиеся в рыхлый снег, его дыхание, стремительно поднимающееся спиралями белого пара в холодный воздух, и его желваки, которые беспрерывно ходили, будто вторя его мыслям. Он смотрел прямо перед собой, и Валентина подумала, не забыл ли он о ней.
Когда переходили через Мойку, она произнесла:
— Пожалуйста, поблагодарите от моего имени доктора Федорина.
— Вы можете сами его поблагодарить. Мы к нему идем.
— Зачем?
— Он хочет поговорить с вами. О госпитале. Собирается рассказать, как там что обстоит и чему вам придется научиться. Он скажет, где взять форму санитарки, и научит, как держать на расстоянии пациентовмужчин. Федорин хороший человек. Он лечит не только богатых и изнеженных. Федорин проводит много времени в бедняцких приютах и госпиталях для неимущих.
Ей захотелось сказать: «Спасибо». Ей захотелось сказать: «Вот видите, значит, вам всетаки не все равно, иначе вы бы не стали этого для меня делать…» Но вместо этого она вдруг схватила его руку, крепко вцепилась пальцами в рукав его запыленного пальто.
— Йенс, довольно. Остановитесь.
Она имела в виду: хватит слов, которые выстраивались в стену между ними, хватит отводить от нее взгляд, хватит разговаривать холодным голосом, от которого у нее сжималось горло. Хватит! Хватит! Хватит! Но вместо этого она остановилась сама и удержала его. Стоя посреди моста, она крепко держала его за руку, и он не пытался освободиться от этих оков. Только теперь он посмотрел на нее, и выражение
