сторону, замечая, чем занимаются пациентки. Чаще всего они играли в карты, шили, просто лежали или думали о предстоящем обеде. Больше всего пугали Валентину неподвижные тела и закрытые глаза. Но в первый же день ее пребывания в госпитале случилось нечто неожиданное. Во время очередного обхода одна молодая пациентка с густыми вьющимися волосами вдруг села на кровати, завопила не своим голосом, что у нее в сердце завелся червяк, и принялась рвать на себе одежду, пока не обнажила исцарапанную в кровь грудь. Валентина с криками бросилась за помощью и за это получила строгий выговор от Гордянской.
— Ты не должна бегать. Ты не должна кричать. Ты не должна паниковать. Ты не должна пугать пациентов. Ты не должна показывать всем свою глупость. Не должна порочить честь госпиталя. Ни при каких обстоятельствах.
Валентина стояла перед ней навытяжку. Щеки ее горели, заведенные за спину руки сжались в кулаки.
— Я исправлюсь.
— Черт возьми, тебе придется исправиться, если хочешь здесь работать!
Черт возьми, придется.
К концу дня у Валентины появилось ощущение, что руки у нее вотвот отвалятся, а ноги словно пожевали и выплюнули собаки. Хорошо, что она не отправила никого из пациентов на тот свет. Вечером, обув валенки, накинув пальто, спрятав под ним свое форменное платье и усталость, она наконец вышла из госпиталя в темный заснеженный мир. Но едва Валентина ступила за порог, ее охватило изумление. Неужели все то время, пока она занималась столь удивительными и непривычными для себя вещами, СанктПетербург продолжал жить своей обыденной размеренной жизнью? И действительно, на улице перекрикивались кучера карет, дребезжали по рельсам трамваи, мальчишки катались на салазках, сквозь снег сияли огни. Все было как всегда. Ничто не изменилось. Кроме нее самой.
Валентина накинула капюшон и сбежала по ступеням.
Йенс встретил ее. Он, как и обещал, ждал ее на углу под фонарем. Викинг раскрыл ей навстречу объятия, и Валентина прижалась к нему, вмиг позабыв усталость и обиды. Не дававшее покоя смутное ощущение стыда за свою прошлую ошибку тут же покинуло ее. Уткнувшись лбом в его сырое шерстяное пальто, она почувствовала его пот, его усталость, в тысячу крат большую, чем ее.
— Ну как? Хорошо прошел день? — спросил он.
— Хорошо. Примерно так хорошо бывает, когда тебе рвут больной зуб.
Он рассмеялся и крепче прижал ее к себе.
— А как прошел твой день? — прошептала она.
— Мне хорошо сейчас. Мой день только начинается. Все, что было до этого, я забыл. Санитарка Иванова, вы, похоже, устали.
— Нет, я просто взволнована. — Она уютнее устроилась у него на груди. — И счастлива.
Он обнял ее за талию, и они вместе пошли по улицам СанктПетербурга. Когда они смеялись, холодные снежинки, залетая в рот, покалывали их языки.
— Расскажи больше про свой день, — потребовала она.
— Тебе какие новости рассказать? Хорошие или плохие?
— Хорошие.
— Я узнал, что новая очистительная станция, которая будет снабжать север города питьевой водой, начнет строиться уже в этом году. Подписаны все документы и выделены средства.
— А как воду очищают?
— Тебе поподробнее рассказать или покороче?
— Покороче.
Он рассмеялся, выпустив изо рта облако пара.
— Сырую воду насыщают коагулянтом… Я уверен, тебе ужасно хочется узнать, каким именно, поэтому не буду тебя томить ожиданием: это сульфат алюминия. После этого воду закачивают в отстойники.
— И все?
— Нет, что ты! Сейчас ведь 1911 год! Мы используем самые передовые технологии.
— И что же происходит дальше?
— А дальше самое интересное.
— Я сгораю от любопытства.
— После этого воду пропускают через быстродействующие песочные фильтры и… — Тут Йенс замолчал, выдерживая драматическую паузу.
— Ну же?
— И озонируют. Так что, — с широкой улыбкой продолжил он, — я надеюсь, отныне ты будешь думать об этом всем каждый раз, когда захочешь выпить чаю в своей изысканной гостиной.
— Клянусь, отныне я буду смотреть на воду, бегущую из самовара, новыми глазами. — Она потерлась щекой о его плечо и хмыкнула. — Песочные фильтры!
Они шли по слабо освещенным улицам, тесно прижавшись друг к другу. Валентине нравилось, что, несмотря на большую разницу в росте, они чувствовали себя рядом так свободно и естественно.
— А теперь, — сказал Йенс, глядя ей в лицо, — расскажи, как прошел твой день.
На бровях его лежали снежинки.
— Сначала расскажи плохие новости.
Он покачал головой, и уголки его выразительного рта опустились. Валентину пробрал озноб, но виной тому было не холодное дыхание реки, а неожиданно охватившее ее волнение.
— Расскажи, Йенс, — негромко повторила она.
Он заколебался, и у Валентины промелькнула мысль, что он собирается солгать, скрыть от нее то, что заботило его, но он этого не сделал. Вместо этого он вместе с ней шагнул в неясный круг света под фонарным столбом. Ее капюшон был надет поверх форменной косынки, и Йенс запустил под него руки, ослабил зажимы, удерживающие белые складки, чтобы коснуться ее волос.
— Когданибудь, — сказал он, — я расчешу твои прекрасные волосы. — Он запустил свои сильные, уверенные и умелые пальцы в темные волны. — Валентина, — негромко проговорил он. — Я боюсь за тебя.
Она коснулась затянутыми в перчатки ладонями его щек, как будто для того, чтобы управлять словами, которые вылетали из его рта.
— Почему? Почему ты вдруг решил бояться за меня, Йенс?
— Разве ты не слышала, санитарка Иванова?
— Чего не слышала?
— Снова ожидается эпидемия холеры.
— Ну что? Как прошло?
— Все прекрасно, мама, спасибо, что спросила. Я многому научилась.
Валентина удивилась, когда мать вышла из маленькой библиотеки встречать ее. Она была в бордовом вечернем платье, в волосах сверкали рубины.
— Валентина, зайди сюда, пожалуйста.
— Мама, я устала. Можно я сначала умоюсь и переоденусь?
— Извини, моя дорогая, но мне нужно поговорить с тобой.
— Изза чего такая спешка? Надеюсь, с Катей все в порядке?
— Дело не в твоей сестре. — Мать с волнением и както неуверенно опустила глаза, ей явно было не по себе. — Тебе нужно выполнять свою часть сделки, — ласково произнесла она. — Я знаю, ты устала, но…
Валентина поняла, что за этим последует.
— У тебя есть час, чтобы приготовиться.
— Для чего приготовиться?
— Для выхода. Ты же не забыла, что он сегодня должен заехать за тобой? Он ведь пригласил тебя на ужин.
