церковь. Бросившись к нему, она подумала о том, сколько чужих тайн хранят священники, сколько самых разных признаний, должно быть, преследует их в мыслях.
— Батюшка, мне нужна ваша помощь.
— Слушаю вас.
— Там мальчик умирает.
Реакция его была не такой, как она ожидала, поскольку, хоть он и последовал за ней в соседнюю палату, сохраняя полное спокойствие, по тому, как громко стучали его каблуки по полу, можно было понять, что он рассержен.
— Батюшка, вы знаете, что произошло?
— Молодежь работает на заводах в очень плохих условиях, — сдержанно произнес он. — После того как комуто из них машиной оторвало руку, они собрались во дворе, чтобы поговорить. Но у полиции везде есть шпионы. — Он покачал головой и поднял Библию так, чтобы она оказалась на уровне его глаз. — Да простит Господь этих солдат, потому что у себя в сердце я не нахожу им прощения. — Он со злостью потряс в воздухе книгой, как будто пальцы его могли вытряхнуть ответ изпод черной обложки. — Они ведь совсем еще дети!
— Но мне сказали, что они объединились с железнодорожниками.
— Да.
— Это означает, что их действия были организованы.
Валентина распахнула двери в палату, но священник неожиданно остановился, и она повернулась к нему.
— Кто вы? — спросил он, пристально всматриваясь в нее.
— Просто санитарка. Помогаю спасти жизнь этим детям.
«Просто санитарка» — эти незамысловатые слова, похоже, успокоили его.
Глаза его снова наполнились теплом, и он зашагал дальше.
— Да, опечален я. Но не дай Господь комунибудь видеть то, что видел я сегодня, когда саблями рубили детей малых. — Он, как щит, прижал к груди Святое Писание.
Валентина протянула руку и прикоснулась к кресту, вытесненному на обложке.
— Вы были там?
— Да.
— Скажите, отец Морозов, а Виктор Аркин тоже был там?
Священник повернулся к ней.
— Кто вы?
— Он ранен?
Священник едва заметно покачал головой.
— Передайте ему, — сказала Валентина, — пусть заберет ящик, который он спрятал в гараже. Когда к нему придут из охранного отделения, будет поздно.
24
— Санитарка Иванова!
Гордянская окликнула Валентину, когда та выходила из отделения. Медсестра выглядела уставшей, под глазами у нее виднелись темные круги, как после бессонной ночи.
— Вы сегодня хорошо поработали. Похоже, из вас выйдет хорошая санитарка. — Лицо ее разгладилось. — Признаюсь, вы удивили меня.
— Спасибо.
— Теперь идите домой и отдохните. Горячая ванна, стакан водочки — и вы забудете о сегодняшнем дне.
— Да.
Хорошая санитарка. Валентина натянула на плечи пальто. Хорошая санитарка.
На ступенях госпиталя она натолкнулась на Дашу и тут же спросила ее:
— Ты знаешь священника, который здесь был сегодня?
— Отец Морозов? Да, он часто приходит. Я и сама терпеть не могу его проповедей. — Она поморщилась и сняла с головы косынку. — Но он пациентов не только словами утешает, а еще и еду им приносит. Они обожают его.
— Нет, я не про него. Другой. Грязный и омерзительный, со светлыми голубыми глазами. На шее у него очень дорогое распятие висело.
— А, этот ублюдок. Надеюсь, он к тебе не прикасался?
— Нет, — неожиданно для себя солгала Валентина.
— Не волнуйся, он сюда редко наведывается. Только когда хочет напомнить себе, каково это — быть бедным.
— Как это? А где он обычно время проводит?
— Господи Боже, Валентина, ты что, не поняла, кто был этот вонючий подонок?
— Он сказал, что он — бедный старец.
— Какой там бедный старец! Хотела бы я быть такой бедной.
— Так кто же это был?
— Григорий Распутин. Чудотворец, который вокруг императрицы ошивается. Только не говори, что он к тебе прикасался своими грязными лапами.
— Чудотворец?
— Он сам себя так называет.
— Йенс, расскажи мне про императрицу.
— Почему ты просишь?
— Просто так. Интересно.
— Императрица Александра? Она всегда сдержанная и неприветливая, держится холодно, как настоящая немецкая принцесса, которой, собственно, и является. Но я не уверен, то ли у нее характер такой, то ли она просто смущается.
Йенс провел рукой вверх по обнаженному бедру Валентины и прошелся пальцами по ребрам. Он сидел на кровати рядом с ней, потому что любил смотреть на нее. Вид ее обнаженного тела всегда ласкал его глаз. Ласкал глаз. Раньше ему это выражение казалось бессмысленным: разве могут глаза чувствовать ласку? Но теперь он понял. Его глаза тосковали, когда ее не было рядом. Не имея возможности смотреть на нее, он ощущал внутреннюю пустоту. До сих пор он не испытывал подобного ни с одной из женщин. Еще не было такого, чтобы чейто образ он хранил в голове бережно, как бесценное сокровище. Сейчас он решил попытаться незаметно выяснить, что могло вызвать у девушки интерес к царице.
— Я думаю, прежде всего дело в том, что она очень застенчива, — пояснил он. — Царица, конечно, аристократка, но она попросту не умеет вести светские разговоры, поэтому и сторонится придворной жизни. За это ее и не любят. Впрочем, одно можно сказать наверняка: характер у нее сильный.
— Что значит сильный?
— Почти все время она держит царя при себе, в Царском селе. Он и работает там, в Александровском дворце. Я знаю, что это всего в двадцати милях от Петербурга, но сейчас, когда в городе неспокойно, и двадцать миль — большое расстояние. Царь обязан быть здесь.
Валентина кивнула с серьезным видом, точно много думала об этом.
— А их дочери, великие княжны, они тоже там?
— Да. Все говорят, что они очень дружно живут. Любят вместе кататься на лошадях, плавать на лодках и заниматься спортом. Они обожают теннис. И, конечно, ухаживают за мальчиком. Он — центр их мира.
— Да. Цесаревич Алексей.
Йенс опустил голову и нежно поцеловал оба ее колена. Она запустила руку ему в волосы и
