чтото торопливо жевал, сердито поглядывая на них красными глазкамибусинками.
— Я подумал, пока вы болеете, — мальчик покосился на Валентину и тут же снова отвернулся, — он мог бы побыть вашим другом. Если вам скучно. Его зовут Аттила.
— Аттила? — Йенса снова охватил безудержный смех, обернувшийся приступом надсадного кашля. Мышь недовольно пискнула, показав желтые зубки. — Это чудо. Настоящее сердце гунна в шерстяной шубке. Спасибо, Алексей. Мы подружимся с ним.
Он поцеловал мальчика в щеку, и маленькие руки обвили его шею.
— Не цепляйся, — приказала мать.
Руки тут же опустились, но Йенс отвел мальчика к столу, где они вместе склонились над Аттилой. Валентина и Наталья Серова посмотрели друг на друга с затаенным интересом.
— Я слыхала, он изза вас стрелялся на дуэли, — негромко произнесла графиня.
— Не совсем.
— Значит, его рана на вашей совести.
— Его рана, — сухо ответила Валентина, — на совести того, кто спустил курок.
— Мне рассказывали, что это был милейший капитан Чернов. Он до сих пор набирается здоровья на Черном море. А вы часом не знаете, кто стрелял?
— Это что, допрос?
Графиня улыбнулась — холодно, одними губами.
— Я просто интересуюсь. Вы же знаете, как нехорошие слухи разлетаются по Петербургу.
— Их разносят нехорошие люди.
Вызывающий взгляд Валентины не понравился Серовой. Она отвернулась, и девушка, воспользовавшись случаем, подошла к столу и остановилась за спиной Йенса. Положив руку ему на плечо, она склонилась над коробкой и стала с улыбкой наблюдать за проделками Аттилы. Мать с сыном задержались ненадолго, но, прежде чем они ушли, Йенс снова присел, поцеловал мальчика в щеку и пообещал построить для Аттилы такой мышиный замок, что все грызуны в мире обзавидуются. Он прижал мальчишку к себе.
— А вы приедете к нам, когда выздоровеете? — робко спросил Алексей. — Мы еще будем кататься верхом?
Йенс заколебался. В комнате стало тихо, лишь было слышно, как тикают часы. Графиня замерла.
Валентина с улыбкой ступила к мальчику и потрепала его по плечу.
— Конечно, он приедет. Ведь ему нужно будет показать тебе новый замок Аттилы.
Йенс внимательно посмотрел на нее, потом кивнул:
— Конечно.
Холодные глаза Натальи торжествующе блеснули, и, шурша шелковыми юбками, она вышла из комнаты.
Валентина отворила тяжелую дверь и вошла в церковь. Она почувствовала сладковатый запах и ощутила большое замкнутое пространство, которое должно было бы надавить на нее тяжестью тысяч прочитанных здесь молитв, но не надавило. Оно показалось ей пустым.
— Отец Морозов, — обратилась она к высокому человеку в черном, который зажигал свечку под иконой Девы Марии.
Он повернулся с ласковой улыбкой.
— Вернулась, значит.
— Вернулась.
Валентина стояла на мраморном полу, в окружении фресок и икон. На тонких свечах горели неподвижные огоньки. Святые смотрели на нее грустными миндалевидными глазами, как будто это она была грешницей и лгуньей, а не человек в длинной черной рясе. Но, видимо, она разбиралась в людях лучше, чем они. За доброжелательной улыбкой и добрыми словами скрывался язык, который с большей охотой лгал, чем читал молитвы.
— Вы его видели?
— Сегодня ты не услышишь от меня ничего нового: Виктор Аркин здесь больше не бывает. Тебе, дочь моя, всегда рады в храме, но это место создано для мира и молитвы, а не для гонений.
— Когда вы видели его в последний раз?
— Я уже говорил тебе. Несколько недель назад.
— Вы знаете, где он сейчас?
— Нет.
— Вы в этом уверены?
— Уверен. — Бледные глаза священника прикрылись, кожа у их внешних уголков, сухая, как бумага, покрылась многочисленными морщинками, когда он улыбнулся. — Я говорю правду.
— И вы ничего о нем не слышали?
— Только то, что он был ранен.
— Сильно?
— Не знаю. Но мне сказали, что он уехал в Москву. Правда ли это — о том мне неведомо. — Он прикоснулся к висящему на груди распятию.
— Передайте ему от меня, что всю жизнь он не сможет скрываться.
Священник умиротворенно улыбнулся и задул зажженную тонкую свечку, которую держал в руке.
— Здесь храм Божий, дочь моя. Позволь Ему усмирить то, что заставляет тебя так упорно преследовать Виктора. — Он перекрестил ее двумя пальцами.
— Благодарю вас, батюшка, но лучше бы Он помог мне найти его.
— Здесь я тебе не помощник.
Валентина ясно видела за напускным добродушием напряженное внимание и холодный расчетливый ум, не желающий ей помогать. Она резко развернулась и быстро вышла из церкви. За спиной у нее по сырому помещению эхом прокатился голос:
— Благослови тебя Господь, дочь моя.
— Она уже ушла?
Отец Морозов кивнул.
— Но она вернется.
Внизу, в забитой церковной кладовой, Аркин сидел за столом, заваленным горой отпечатанных красной краской прокламаций. Он готовил их для раздачи на следующем митинге: проводил посредине листков ногтем большого пальца и складывал пополам.
— Почему она никак не успокоится?
— Эта девочка настойчива. — Морозов положил ладонь на кипу листовок с воззванием «Объединяйтесь! Власть рабочим!» и прибавил: — Как и ты.
В углу комнаты на табурете негромко бормотал никелевый самовар, и рядом с ним на оловянной тарелке лежал пирог. Священник посмотрел на нехитрую снедь и нахмурился.
— Виктор, если ты хочешь, чтобы рана твоя зажила, тебе нужно есть. И спать.
— Не сейчас, святой отец.
— А когда?
Аркин оторвал взгляд от листовок. Он похудел (он и сам это замечал), щеки ввалились, скулы выпятились и заострились, серые глаза потемнели. Даже Елизавета говорила ему об этом. Она любила подолгу всматриваться в его глаза, словно думала, что может увидеть в них его истинную сущность.
— Когда дело будет сделано, — сказал Аркин, — когда весь род Романовых ляжет в могилу, тогда я снова заживу обычной жизнью.
Брови священника низко опустились на глаза.
— Смотри, как бы не оказалось поздно, — негромко произнес он. — К тому времени ты можешь забыть, что такое обычная жизнь.
Капитан Чернов прислал письмо. От одного вида конверта с четким гербом на печати Валентине
