туда. С ходу она миновала приречную мочажинку; содрогаясь на камнях и разбивая колёсами воду, прошла русло, но уже на той стороне вдруг затормозила и, как сразу понял лейтенант, непоправимо загрузла в грязи. Весь похолодев, он сделал несколько судорожных рывков. Буксуя, колёса глубже и глубже входили в землю. Но — и это было самым страшным — головная, завязнув, преградила путь остальным. Подбежавшие шофёры окружили машину, упёрлись в неё плечами, раскачивая, толкали её, старались приподнять на руках. Мотор ревел, выл, звенели цепи, густо хлюпала грязь. Машина судорожно рвалась и всё глубже врастала в хлипкий грунт.
— Не иначе, придётся разгружать, — прошептал Лиходеев, придя в себя из очередного забытья.
Разгружать? Это минимум час задержки. А солнце уже высоко. И впереди ещё порядочный отрезок пути.
Стрелки часов на щитке машины неумолимо движутся. Лейтенант Пастухов почувствовал вдруг страшную усталость. Не задумываясь, он отдал бы год жизни за каждую выигранную минуту. Неужели разгружать? Опоздали… опоздали… Нарушили приказ…
Он выскочил из кабины. Машина, говоря по-шофёрски, прочно легла на пузо. Усталые, отчаявшиеся люди стояли вокруг, бессильно опустив руки, мокрые, забрызганные грязью с головы до ног. Они с надеждой смотрели на своего лейтенанта. Что же делать?
И вдруг все, как по команде, подняли головы, насторожились. Где-то за скатом оврага слышался рокочущий звук мотора. Все двадцать два человека с надеждой смотрели вверх. Те, что помоложе, бросились карабкаться на скат и уже с гребня торжественно кричали вниз:
— Танк, танк идёт!
Да, только танк со своим могучим мотором, с широкими цепкими гусеницами мог выручить колонну. Танк приближался. Вот он рыкнул на повороте. Выбеленный маскировочной известью корпус танка показался над скатом оврага, он перевалил через гребень и осторожно, как тяжёлый и сильный зверь, рыча и фыркая, стал спускаться к броду. В башенном люке, видный по пояс, стоял плотный человек в ушанке и просторном военном полушубке.
У него было хмурое, суровое лицо, губы были плотно сжаты, серые глаза смотрели остро и зорко. Шофёры тотчас окружили машину.
— Друг, вытащи… Помоги… С боевым заданием едем… — послышалось со всех сторон.
Пожилой башнёр со стальными глазами, рассеянно слушая их, нетерпеливо оглядывался кругом, видимо высматривая, как лучше объехать застрявшую и преграждавшую путь машину.
— Друг, помогать надо, будь человеком… Недельную пайку табака дам… Табак — вырви глаз… Нам флягу фронтовой на путь дали. Мы и начать не успели — не до неё было, забирайте всю, только вытащите, — соблазняли шофёры.
Какая-то тень улыбки мелькнула на волевом лице пожилого башнёра, тронула его поджатые губы, чуть заметно засветилась в уголках глаз. Он отрицательно покачал головой. Но шофёры уже заметили, как на мгновение смягчилось это жёсткое лицо, успели разглядеть под маской суровой непреклонности простое, доброе, глубоко человеческое. Голоса загомонили с новым воодушевлением.
— Помоги, землячок, что тебе жалко?.. Первый раз, что ли, по фронтовой дороге едешь?.. Не солдат, что ли, не знаешь, что друг дружке положено в беде помогать?.. Ты пойми, друг, ведь снаряды везём, снаряды, на самый, как говорится, пупок…
Лейтенант Пастухов вскочил на броню. Он тронул башнёра за плечо:
— Товарищ танкист, давай выручай! Слышишь, наши пушки стихают… Ведь прорвётся немец, если боеприпасы не подкинем… Сам командующий фронтом, — и лейтенант, воодушевлённо сверкая глазами, как можно внушительнее произнёс фамилию широко известного и любимого в войсках полководца, — сам приказал нам к двум ноль ноль доставить снаряды.
— Некогда. Мы с оперативным заданием в штаб фронта едем, — отозвался, наконец, башнёр и, нагнувшись, что-то повелительно крикнул внутрь танка.
В это мгновение он показался Пастухову знакомым. Ну да, лейтенант где-то уже видел это круглое лицо с тугими волевыми складками на щеках, этот пристальный взгляд узких серых глаз. Но раздумывать было некогда. Танк дёрнулся вперёд и, рывком, стал толчками разворачиваться, явно стремясь обойти завязшую машину.
— Как вам не стыдно! — крикнул лейтенант, и в его зазвеневшем голосе послышались слёзы.
Последняя надежда доставить снаряды в срок уходила. Как быть? Лейтенант спрыгнул с машины, забежал вперёд и, загородив ей дорогу, смотря ненавидящим взглядом на стоявшего в башне человека, крикнул:
— Не пущу! Пока не вытащишь машины, не пущу. Слышишь! — И вдруг он лёг под самые гусеницы в грязный, мокрый, истолчённый сапогами снег.
Точно по команде, легли вслед за ним все шофёры его колонны, и живая кромка тел преградила стальному гиганту путь к броду… Танк, сердито рыкнув, точно в недоумении, остановился перед этой слабой, невысокой и непреодолимой стеной. Человек в башне, шевельнув русыми бровями, смотрел вниз. Солдаты лежали в грязи, на земле, с таким видом, что ясно было, что они скорее дадут раздавить себя, чем пропустят машину. Скупая, но сердечная усмешка тронула губы башнёра. Наклонившись, он что-то приказал экипажу танка, вылез из башни, соскочил на снег. Притопывая и разминаясь, он ласково, с нескрываемым интересом посматривал на поднимавшихся с земли, с ворчанием отряхивавшихся шофёров. И опять что-то очень знакомое почудилось лейтенанту в этом высоком, статном танкисте с суровым и волевым солдатским лицом. А люди уже прилаживали буксир к крюкам танка. Работа кипела.
Высокий человек в полушубке похаживал по берегу, нетерпеливо следя, как танк перетаскивал через мочажину одну машину за другой. Но в его взоре не было уже досады, и с особым удовольствием останавливался этот взор на молодом лейтенанте с тонким чёрным пушком на ещё не бритой губе, с ярким девичьим румянцем, полыхавшим на худых щеках. Из заднего люка танка выскочил маленький белокурый щеголеватый подполковник. Он пощурился на солнце, удивлённо поглядел на то, что происходило у брода. В это мгновение что-то прошелестело над головами, землю встряхнуло, и гигантский фонтан мутной воды вскочил над ручьём, обдав всех крупными брызгами. Человек в полушубке только глазом повёл в сторону взрыва и продолжал ходить. Подполковник бросился к лейтенанту Пастухову.
— Вы с ума сошли! Прекратить эту возню… Пропустите танк, — сердито зашептал он вытянувшемуся перед ним лейтенанту. Он с опаской покосился на того, кого Пастухов и шофёры приняли за танкиста. — Это же командующий фронтом. Он спешит на свой энпэ на танке, потому что все машины увязли в этой чёртовой грязи.
Командующий фронтом! И тут лейтенант понял, что это показавшееся ему знакомым лицо он не раз видел в газетах. Это был тот самый знаменитый генерал, приказом которого он так некстати козырнул, споря с ним же самим. И этого командующего, осуществлявшего здесь сейчас гениальный сталинский план окружения огромной немецкой группировки, лейтенант Пастухов задержал, заставил вылезти из машины, грозил ему его собственным именем, подверг опасности обстрела. Что же теперь будет? Ну, ладно, что бы ни было! Танк перетаскивает последнюю машину. Пусть себе сердится щеголеватый подполковник. Ну, пусть арест, пусть штрафбат, пусть что угодно, но ведь приказ будет выполнен, снаряды прибудут во-время. Разогнав под ремнём складки шинели, поправив шапку, лейтенант Пастухов смело и молодцевато подошёл к командующему. Вытянулся, бросил руку под козырёк.
— Товарищ генерал армии, докладывает начальник автоколонны лейтенант Пастухов… Виноват, не узнал. Готов понести наказание за незаконную задержку.
Командующий резко повернулся на каблуках. По выражению его замкнутого, неподвижного лица трудно было угадать, что он думает. Но в узких серых зорких глазах лейтенант увидел ласковые, весёлые искорки.
— Из какой части? — спросил негромко командующий.
Чувствуя, что всё в нём как-то сразу обмякло, потеплело, наливаясь буйной радостью, лейтенант Пастухов звонко отчеканил название части.
— Передайте вашему генералу, что под его началом служат хорошие солдаты и офицеры. Передайте, что командующий фронтом объявил вам и вашим людям личную благодарность за отличное несение службы, — и, покосившись на щеголеватого подполковника, командующий бросил ему: Запишите фамилию лейтенанта. Доложите сразу по приезде…
