У нас оставались еще боров и свинья с Оваи, которых мы намеревались подарить островитянам. Всех, кто бывал на «Рюрике», мы старались приучить к виду этих животных, терпеливо объясняли им, что их мясо служит нам пищей, что его пробовали уже и находили вкусным многие из тех, кого мы угощали у себя за столом.
26 января свиней доставили на берег и поместили в загоне возле дома Рарика. Одному из матросов приказали присматривать за животными, которые все еще внушали страх. С Лагедиаком, который был достаточно умен, чтобы оценить значение этого дара, мы связывали особые надежды на успех задуманного мероприятия, потерпевшего, впрочем, как и следовало ожидать, неудачу. Оставшиеся без надзора свиньи были позже выпущены на свободу и вскоре после нашего отъезда погибли. Пару последних кур мы подарили Лагедиаку.
Живя в полнейшем согласии с радакцами, я старался изучить особенности различных мест их обитания, надеясь собрать полезный материал, необходимый для того, чтобы лучше понять природу коралловых рифов и островов. Для изучения мадрепоровых и других кораллов требуется целая человеческая жизнь. Выцветшие, побелевшие их скелеты, хранящиеся в коллекциях, не представляют большой ценности, но все же я мечтал привезти домой хотя бы такие. Во время купания Эшшольц собирал встречавшиеся ему различные виды кораллов и приносил на корабль, складывая их для сушки в ящики, в которых прежде были куры. Полипы при этом распространяют неприятный запах. Когда однажды утром Эшшольц решил взглянуть на свои сокровища, в ящиках было пусто: содержимое вышвырнули за борт.
На южной оконечности Отдиа, в верхних окаменевших слоях рифов много пустот, образующих бассейны, где можно купаться. В спокойной воде, среди цветущих коралловых садов там хорошо делать наблюдения и обдумывать загадки этих образований. Я выгородил на прибрежном песке участок и разложил там все, что хотел сохранить под палящим солнцем — кораллы, морских ежей и многое другое. Посредине воткнул палку с привязанным к ней пучком листьев пандануса, обозначив таким образом свою собственность. Под защитой такого символа мой участок для всех добрых радакцев, на чьем пути он лежал, был священным. Ни один мальчик, играя, ничего не тронул. Но разве можно все предусмотреть? Однажды в воскресенье матросы, получив увольнение на берег, решили обойти остров. Они наткнулись на мою сушильню, разорили собранную с таким трудом коллекцию, а потом добродушно поведали мне о своем открытии и передали обломки разбитых кораллов. Все же мне удалось составить хорошее собрание мадрепоровых кораллов Радака и подарить Берлинскому музею большой ящик с коллекцией. Но злая судьба по-своему распорядилась и этой частью моих трудов. Радакские литофиты, за исключением
Однажды Рарик сопровождал меня к месту купания и коралловому саду. Когда мы пришли, я объяснил, что хочу искупаться, и начал раздеваться. Зная о том, как удивлял темнокожих друзей белый цвет нашей кожи, я полагал, будучи не столь стыдливым, как он, что Рарик воспользуется этим случаем, дабы удовлетворить свое вполне понятное любопытство. Я уже шагнул было в водоем и обернулся, но не увидел его и решил, что он ушел. Искупавшись и сделав необходимые наблюдения, я вылез из воды, оделся, осмотрел сушильню и хотел уже двинуться в обратный путь, как увидел, что кусты раздвинулись и из зеленых зарослей показалась добродушная, улыбающаяся физиономия моего спутника. За это время он успел красиво украсить свои волосы цветами сцеволы{179} и сплести венок для меня. Рука об руку мы вернулись в его жилище.
Подобная стыдливость присуща всем радакцам. Никто никогда не подсматривал за нами во время купания.
Я решил провести эту ночь на берегу и понаблюдать, как ведут себя радакцы в домашней обстановке. Когда мы пришли, капитан уже отбыл на корабль, и вполне естественно, что семья Рарика приняла меня как гостя. Все были заняты приготовлением могана — теста из пандануса. Вечер мы провели под кокосовыми деревьями возле лагуны. Луна была в первой четверти, огонь не горел, не удалось даже разжечь трубку. За едой говорили только о нас, все изъяснялись громко и длинными фразами. Милые друзья всячески старались развлечь гостя. Они пели, что доставляло им огромное удовольствие. Будет ли правильно называть эти ритмы пением, а красивые естественные телодвижения (они выполнялись сидя) — танцами? Когда смолкли радакские барабаны, Рарик попросил меня спеть русскую песню. Я не мог отказать другу в этой скромной просьбе и должен был теперь, несмотря на свой, уже снискавший дурную славу голос, выступить достойным представителем европейского вокального искусства. Такова ирония судьбы! Но я не растерялся, встал и спокойно продекламировал, сильно подчеркивая размер и рифму, стихотворение Гёте «Дружеский теснее круг». Да простит меня бессмертный немецкий классик — француз выдал это на Радаке за русскую песню и танец! Островитяне внимательно следили за мной, весьма забавно подражая, а когда я закончил, то услышал, как они, искажая произношение, повторяли строки:
Ночевал я вместе с Рариком в большом доме; мужчины и женщины спали на помосте и на земле, и сон часто прерывался беседами. Утром я отбыл на корабль, но сразу же вернулся на берег.
Я описал лишь один из дней, проведенных на Радаке; все они протекали легко и приятно, мало чем отличаясь друг от друга, поэтому не буду много об этом говорить — достаточно и того, что сказано выше.
Доброта, утонченность нравов, исключительная чистота этого народа находили свое выражение в каждом, даже самом незначительном поступке; мною упомянуты лишь немногие из них. Надо ли рассказывать, например, о том, как поступают члены семьи, когда ребенок в присутствии посторонних ведет себя неприлично? О том, с каким достоинством был однажды удален провинившийся и как, несмотря на вызванный этим поведением гнев, взрослые старались сохранить почтительность к уважаемым гостям, а ребенок вместе с тем получил урок, как надо себя вести. Отрицательное нередко весьма поучительно. Можно ли вообще судить о том, что всегда было скрыто от наших глаз?
Народное воспитание, народные предания, сказки и поучения прививают нам глубокое уважение к дару божьему — хлебу, не ценить который — большой грех. Во времена моего детства бросить на землю пусть даже крошечный кусочек хлеба действительно считалось большим грехом, неизбежно и немилосердно каравшимся палкой. У бедного народа Радака такое же чувство воспитано по отношению к фруктам — главной пище. Один из наших друзей дал капитану кокос, чтобы тот утолил жажду, а он выбросил скорлупу вместе со съедобной мякотью. Радакец робко обратил его внимание на то, что с пищей обращаться подобным образом нельзя. Его чувство было уязвлено, а мне стали приходить на ум старые, вбитые еще няней нравоучения.
Замечу попутно, что лишь в последние дни пребывания на Отдиа радакцы наглядно убедились в эффективности нашего оружия, после того как капитан в присутствии Рарика и Лагедиака подстрелил птицу. Разумеется, выстрел их страшно напугал; Рарик умолял капитана, увидя у него ружье, не стрелять; таков уж был характер островитянина.
К югу от Отдиа есть лишь два плодородных и обитаемых острова, если не считать множества мелких и необитаемых островков. Первый — Эгмедио — отличается от других тем, что только там кокосовые пальмы высоко поднимаются над лесом и встречаются корневища отмерших деревьев. Это местожительство вождя Лангиена, уже побывавшего на «Рюрике». Он привез нам в подарок кокосовые орехи и пригласил посетить его на острове. Другой остров лежит у юго-восточной оконечности рифа. К западу от него — лишь маленькие, необитаемые острова.
28 января мы отплыли на двух шлюпках с целью обследовать проливы, о которых сообщил Лагедиак. Мы вышли по направлению к Эгмедио, куда до нас отправился Лангиен, находившийся до этого на Отдиа, чтобы дружески принять нас на родине. Это был гостеприимный, добросердечный человек, и наш визит его
