Мне остается лишь глубоко сожалеть, что на русском морском флоте не применяется правило, которое, как я полагаю, при аналогичных обстоятельствах действует на кораблях других стран: на военном совете, куда приглашаются все, имеющие право голоса, принятое капитаном решение обсуждается и признается необходимым и оправданным. Некоторое время я продолжал еще надеяться на то, что капитан Коцебу, преодолев приступ болезни, еще раз продумает, а затем и отменит свой приказ. Этим он продемонстрировал бы твердость характера, и я почтительно бы склонился перед ним.
Не надо, впрочем, забывать, что, хотя на «Рюрике» развевался флаг императорского военного флота, корабль, капитан и экипаж признавали своим патроном только графа Румянцева; именно он снарядил экспедицию, и лишь перед ним надлежало отчитаться в ее успехе. Капитан Коцебу и отчитался перед графом Румянцевым, давшим ему инструкции, и этого было вполне достаточно. То, что одобрил граф Румянцев, признано правильным, а вопрос о том, что могло бы или не могло произойти, имеет чисто теоретическое значение.
Но после всего сказанного вы вправе требовать от меня, чтобы я высказал собственное мнение относительно того, что могло бы произойти. Думаю, ничего особенного. На корабле был только один офицер, способный нести службу, и два помощника штурмана (на третьего по причинам, о которых здесь нет необходимости упоминать, рассчитывать в то время не приходилось),— в этом была наша слабость. К тому же лето тогда было менее благоприятным по сравнению с предшествующим еще и потому, что в ночь с 10 на 11 июля мы обнаружили сплошной лед между островом Св. Лаврентия и побережьем Америки.
Последующие дни мы смогли бы провести у острова Св. Матвея. Лед, относимый течением на север, был для нас неопасен. Мы могли бы идти, используя только течение, вдоль обращенного к Азии берега острова Св. Лаврентия и уже там приобрести кое-какой опыт и знания, в накоплении которых и заключалась наша главная задача на Севере. Бухта Св. Лаврентия стала бы для нас надежной гаванью и обеспечила бы необходимыми съестными припасами, в том числе оленьим мясом. Потом мы дождались бы момента, когда залив Коцебу очистится ото льда и «Рюрик» сможет пройти по нему. Здесь, поблизости от своего корабля, больной капитан мог бы отдохнуть так же хорошо, как и на Уналашке, передав лейтенанту Шишмареву командование походом на байдарах на Север. Я твердо убежден, что даже в худшем случае помощник штурмана вполне справился бы и привел судно в город Св. Петра и Павла. Думаю, меня избавят от дальнейших рассуждений на эту тему, которая к тому же не связана с моими обязанностями на «Рюрике».
При переменных ветрах, окутанные большую часть пути полярным туманом, мы двигались на Уналашку. Прошли мимо островов Св. Матвея, Св. Павла и Св. Георгия, так и не увидев их. 20 июля близ Уналашки мы столкнулись с двумя разными по величине гладкими китами; кожа у них гладкая, только светлое пятно в передней части головы и внешний край очень больших и близко расположенных друг к другу ноздревых отверстий губчатые. Наши алеуты метнули в китов три копья, но они не обратили на это особого внимания. Выбрасываемые ими струи воды были небольшими, и я, как ни принюхивался, не уловил никакого запаха, исходящего от них. Сотрясение от толчка, которое почувствовали во внутренних помещениях корабля, на палубе не было замечено.
Утром 21-го около судна появилось несколько сивучей. В полдень на небольшом удалении под покровом тумана показалась Уналашка. Был штиль. «Рюрик» отбуксировали наши ялики. Ночью корабль вошел в бухту Уналашки и утром 22 июля 1817 года стал там на якорь.
В этот раз корабль был далеко от берега. Капитан вновь поехал к Крюкову. Мы обедали на «Рюрике», а чай пили на берегу.
Капитан сообщил нам маршрут путешествия: Сандвичевы острова, Радак, Ралик и Каролинские острова, пролив Сунда, мыс Доброй Надежды и Европа. «Нехватка свежих продуктов и скверное состояние „Рюрика“, нуждавшегося в срочном ремонте, не позволили мне в соответствии с инструкциями идти обратно через Торресов пролив»,— пишет О. Коцебу («Reise». II, с. 106). На Сандвичевых островах команду в избытке снабдили свежим провиантом.
В городе Св. Петра и Павла нас должны были ждать письма с родины, да и мы смогли бы написать оттуда. Но мы скрылись от всего мира на Уналашке, выгрузили там все снаряжение, взятое на борт для экспедиции на Север. Насушили сухарей, запас которых подходил к концу, из муки, полученной в Сан- Франциско, — в таких приятных заботах проходило время.
Расскажу о небольшой экскурсии, которую мне удалось совершить в глубь острова. Заколотая для экипажа «Рюрика» в Макушкине свинья играла в этой экспедиции главную роль и была основным действующим лицом в компании, к которой я присоединился. Весь горный массив Уналашки с вулканом Макушкинская сопка [гора Макушина] находится между Иллюлюком и Макушкином. Два морских залива, или фьорда, окружают этот массив, образуя полуостров. Чтобы пересечь участок суши от одного залива до другого через перевалы и горные долины, требуется не меньше восьми часов. В 6 утра 1 августа я тронулся в путь вместе с Двумя алеутами и русским парнем. На маленьких байдарах к 8 часам утра мы добрались до той части бухты Коцебу, где находится Иллюлюк, и начали поход. Здесь нет дорог; горный поток, к истоку которого нужно подниматься, указывает путь через эту дикую местность. Его часто приходилось пересекать, принимая холодную ванну в стремительных, доходящих порой до пояса снеговых водах. Торбаса, распространенная в этих местах обувь, хотя и постоянно влажны, не пропускают воду, в них можно переходить неглубокие места. В нижних частях долин буйно разросшаяся трава мешает путнику идти. У снеговой линии мое внимание привлекли некоторые растения, и, не зная о протяженности оставшегося пути, я не ускорил шага, что следовало бы сделать. Противоположная долина через глубокие болота выводит к морю. Уже наступила ночь, когда мы выбрались на побережье. Мне показалось, что мы достигли Макушкина; однако дорога тянулась дальше вдоль берега мимо цепи полуостровов, и за каждым выступом суши, подходя к которому надеешься, что именно здесь Макушкин, видишь новый выступ, рождающий столь же несбыточные надежды. Когда мы наконец пришли, было 11 часов ночи. Я слыву хорошим ходоком, и вряд ли кто-нибудь может сравниться со мной в этом отношении, но ни разу в жизни мне еще не приходилось проделывать такой утомительный переход. Все спали. Русский староста, у которого я остановился, принял меня радушно, но было уже слишком поздно, чтобы топить баню, и ему нечего было мне предложить, кроме чая, без спиртного, без сахара и молока; он добродушно настаивал на том, чтобы я выпил этот напиток, словно это была мальвазия. Добрый Санин (так звали моего хозяина) уступил мне свою постель, и это было лучшее из всего, что он мог предложить.
2-го августа я побывал в горячей бане, отдохнул и тщательно обследовал холмы вокруг поселения, а также горячие источники, которые бьют из прибрежных скал ниже уровня прилива. Между поселением и подножием снежной горы, где высится пик Макушкина, раскинулась долина. Эта зимняя дикая местность являет взору устрашающую картину. Соседняя вершина непрерывно курится; но дым ощущается, только когда ветер несет его в вашу сторону.
Сам Санин собирался вместе с караваном носильщиков нести разделанную свиную тушу в гавань. Плохая погода задержала выход на один день, и я использовал его для осмотра местности. Мы отправились ранним утром 4-го. Большая байдара доставила нас в отдаленную часть фьорда, откуда путь по суше короче того, каким я добрался сюда. Кажется, я уже писал, что эти большие байдары называют «женскими»; нашими гребцами были алеутские девушки. Бедные создания! Нужда, болезни, грязь, насекомые и непривлекательный внешний вид не исключали, однако, некоторой доли утонченности; девушки доказали мне это, и полученный от них подарок, который я бережно храню и поныне, тронул меня больше, чем знаки благосклонности королей. На место мы прибыли еще засветло и тотчас разбили лагерь. Лежа под байдарой, я разглядывал свою порванную шапку, и мне пришла в голову мысль использовать представившуюся возможность: я воткнул в шапку три иголки и, передав ее лежавшей поблизости девушке, разъяснил ей, что мне нужно. Три иголки! Такое сокровище, и ни за что! Ее глаза заблестели невыразимым, счастьем. Подошли остальные девушки, чтобы полюбоваться иголками, поздравить с удачей подругу, получившую такой подарок; многие из них, как мне показалось, ей позавидовали. Тогда я осчастливил всех и подарил каждой по три иголки. На другой день ранним утром мы продолжили путь и в 3 часа дня были в Иллюлюке. Здесь Санин передал мне ответный дар от благодарных девушек: изготовленный ими клубок ниток из звериных жил.
Тем временем алеутские девушки, внимательно разглядев красивую пуговицу на рубашке и посоветовавшись друг с другом, через некоторое время сделали такую же, да так удачно и с таким изяществом, что это их изделие было признано достойным украсить рубашку капитана. Мне довелось
