однажды наблюдать, как радакские женщины изучали нашу фабричную соломенную шляпу, долго щупали материал, оценивали работу, прикидывая, могут ли они сами сделать что-либо подобное.
Тогда я вспомнил, как моя жена со своими приятельницами старалась разгадать «секрет» застежек английских подтяжек. Женщины везде стремятся к изяществу. Не жалея времени и труда, они весьма искусно украшают свою одежду, а также заботятся и о том, чтобы мужья выглядели красиво. Но когда мне приходилось видеть нечто подобное на далекой чужбине, это меня всегда очень радовало.
Чтобы пополнить экипаж «Рюрика», капитан Коцебу оставил на корабле нескольких, кажется четырех, алеутов из числа тех, кого мы брали с собой в путешествие на Север. Среди них был один молодой, энергичный, неглупый и весьма способный парень. Эшшольц легко с ним объяснялся и с его помощью изучал язык алеутов, определив его как диалект эскимосской языковой группы. Меня радовали эти исследования, с результатами которых он меня познакомил. Чтобы завершить начатую работу, что отвечало бы насущной потребности лингвистики, и извлечь пользу из уже сделанного, нужно было лишь одно: в Европе, где предстояло сравнить грамматику и лексику, доктору Эшшольцу надо было продолжать пользоваться помощью своего наставника-алеута.
Меня часто огорчало то обстоятельство, что люди, не жалевшие никаких средств на приобретение чего-либо, совершенно не заботились о том, чтобы извлечь пользу из приобретенного, и даже проявляли явную скупость, отказываясь затратить еще немного средств, чтобы сохранить это. Богатство может позволить себе многое: стимулирует собирателей, снаряжает в дальние странствия путешественников, однако все добытое столь дорогой ценой, собранное с такими трудами, потом легкомысленно обрекается на уничтожение. Богатство, дающее возможность организовывать путешествия, иногда позволяет даже выпустить книгу. Каждый может предъявлять требования в соответствии с потраченными на него средствами, но не обращать никакого внимания на то, что предлагается задаром. Однажды мне довелось слышать, как одна молодая берлинка сказала, что искусственные розы гораздо красивее натуральных, поскольку они стоят намного дороже. Видно, такой подход немало значил в истории человечества.
Но я начал говорить об алеутском языке. Сразу же после нашего прибытия в Петербург того парня вместе с другими алеутами передали Российско-Американской торговой компании, и о славном труде Эшшольца, который благодаря экспедиции Румянцева мог бы прославить науку, речь больше ни разу не заходила.
Может быть, во многих отношениях показательно, что я выучил и запомнил только одно слово из алеутского языка: китунг
18 августа мы в третий и последний раз покинули Уналашку.
От Уналашки к Сандвичевым островам
Выйдя 18 августа 1817 года из гавани Уналашки, мы опять хотели пройти по проливу между Унимаком и Акуном [Акутаном], этому самому удобному проходу, ведущему из Камчатского [Берингова] моря к югу через цепь Алеутских островов в Великий [Тихий] океан. Штили и встречные ветры задержали нас, и пройти удалось только 20-го. Два кита появились совсем рядом с кораблем. 21-го утром был штиль, и мы в последний раз смотрели на север, на вулканическую горную цепь, образующую Алеутские острова. Высоко в чистом небе взметнулись два пика полуострова Аляска, которые казались нам намного выше, чем пик Унимак, находившийся гораздо ближе. К вечеру подул свежий ветер и понес нас к югу; печальное дождливое небо сомкнулось над нами.
Мы очень устали. Надежды нашей экспедиции отошли в область воспоминаний. Нас уже ничто не ждало впереди, и оставалось лишь вновь перелистывать страницы прочитанного. Теперь родина была целью нашего затянувшегося странствия. Болезнь капитана и раздражительность, в которой он пребывал, часто лишали радостей жизни наш маленький мирок.
С 23 августа по 10 сентября было пасмурно, мы боролись с господствующими, нередко штормовыми южными ветрами. Температура постепенно повышалась — теперь уже не надо было топить, чем приходилось постоянно заниматься на Уналашке. На 44° сев. широты загарпунили дельфина особого вида, не встречавшегося до сих пор, но хорошо известного нашим алеутам, по еловым которых он широко распространен в здешних морях. Его череп, как и черепа других пойманных нами дельфинов, передан Зоологическому музею в Берлине; рисунок сохранил у себя Хорис, а мои заметки так и остались неиспользованными. Немного южнее при сильном ветре и неспокойном море на воде были заметны зеркально-гладкие места, находившиеся как бы под воздействием штиля. По мнению нашего многоопытного алеута, это связано с проникновением жира от гниющей на морском дне туши кита, что совпадало и с моим предположением.
10 сентября ветер принял северное направление, и погода прояснилась. Мы находились в полдень на 40°10' сев. широты и 147° зап. долготы, за восемнадцать дней течение отнесло нас на 5° восточнее от нашего курса. До 23-го, когда начался пассат (широта 26°41' и долгота 152°32'), сменялись и часто возвращались штили. За два дня до этого, примерно на 1° севернее, судно несколько раз облетали бекасовидные веретенники.
25 сентября мы рассчитывали увидеть Оваи [Гавайи], но мешала густая дымка. Утром 26-го сначала сквозь облака, а потом и над ними показался Мауна-Кеа. Лишь ночью мы подошли к острову. Толстый слой облаков покоился на вершинах гор и на самом Мауна-Пуо-раи. На всем протяжении от Пуораи до Мауна-Кеа горели сигнальные огни. Ночью мы обогнули северо-западную оконечность острова. Облака исчезли, утром 27-го нас встретила чудесная погода со штилями и слабыми ветрами. Навстречу нам поплыли только две лодки. В первой сидела женщина, с которой мы не стали вступать в переговоры, во второй — несколько мужчин-островитян. От них мы узнали, что Тамеамеа находится на Оваи. Капитан несколько раз определял высоту гор.
Утром 28-го мы проплыли вдоль подножия горы Ворораи, а в 10 часов в лодке к нам подъехал Эллиот де Кастро. Мы уже миновали Поваруа, где король в то время занимался ловлей бонит. Г-н Эллиот взял капитана и нас, пассажиров «Рюрика», в том числе и Каду, в свою лодку, и мы направились к берегу.
Каду, чье любопытство было доведено до крайности всем виденным и слышанным, впервые здесь и вообще за все время пребывания у нас увидел, как мы выказываем почтение лицу более могущественному, и им оказался его соплеменник, человек одного с ним цвета кожи. Каду был представлен королю, оказавшему ему внимание и пожелавшему выслушать его рассказ об островах, откуда началось его путешествие с нами. При этом наш друг держался скромно, демонстрируя достоинство и хорошие манеры. Жители Оваи были настроены к нему дружелюбно, и Каду охотно общался с ними.
Поваруа находится у подножия Ворораи посреди застывшего потока извергнутой вулканом лавы. Стекловидный мерцающий грунт гол и лишен растительности. Лишь на побережье растет несколько кроваво-красных кустов кордии
Когда мы высадились на берег, король еще не вернулся с ловли бонит. Ловля этой рыбы, как и охота у наших знатных особ, является королевским развлечением. Оно уже неоднократно описано в литературе. Гребцы разгоняют лодку на полную скорость. На корме сидит рыбак и держит перламутровый крючок, рыба выскакивает из воды, хватая крючок, кажущийся ей какой-то живностью.
Мы посетили королев, сидевших под полотняным навесом; они разделили с нами несколько арбузов. Табу, относящиеся к еде, не распространяют на фрукты, которые приравниваются к питью.
Прибыл король, облаченный лишь в набедренную повязку — маро. Он сердечно приветствовал нас, как старых знакомых. Недавние события на Отуаи [Кауаи] и Ваху [Оаху], о которых нам много рассказывали на последнем острове, изменили положение дел в нашу пользу.
