жуков незаметно исчез. Жент’ах-рхулл указал тростью на Куртэлликота.
— Ты тот, что пришел в стаю Логнена. — В голосе провидца чувствовался вызов. Он следил за Куртэлликотом, как охотник следит за своей жертвой. — Сказано, что ты придешь, чтобы завершить срок.
— Я так не говорю. — Курт хотел, чтобы его признали, а не видели в нем врага. Он не желал иметь ничего общего с явившимся с небес злом. — Я здесь, потому что здесь моя стая.
— Твоя стая? — Жент’ах-рхулл рассмеялся лающим смехом. — Ты не такой, как мы.
— Я не похож на вас. И все же я, как и вы, хожу на двух ногах. Как и у вас, у меня есть руки. Я говорю. Я думаю. Я родился не здесь, но ведь и ваши достопочтенные предки — тоже. Если я не хос’кимм, тогда кто я?
Несколько стариков пробормотали что-то одобрительное, но Жент’ах-рхулл лишь наморщил нос и сказал:
— Это мы еще узнаем, — и посмотрел мимо Куртэлликота на остальных. — Кто скажет первый? Кто из детей Логнена будет говорить за сирот Логнена?
Ахзт бросил взгляд на Куртэлликота, но тот молчал, и охотник вышел вперед.
— Почтенный Жент’ах-рхулл, от имени сирот Логнена скажет мой дарамак Куртэлликот.
— Дарамак? — недоверчиво повторил Жент’ах-рхулл. Казалось, он был бы потрясен меньше, если бы Ахзт сказал ему, что они с Куртом стали любовниками. — Ты принял этого в дарамаки?
Ахзт кивнул:
— А он — меня.
Старейшины принялись негромко переговариваться между собой, и наконец Жент’ах-рхулл громко сказал Куртэлликоту:
— Скоро. Пей только воду. В час испытания приходи в расс’арасс.
Час испытания наступал, когда луна приходила в зенит, а расс’арасс был самым большим из всех святилищ Рассеха. Когда луна поднялась над холмами, Куртэлликот пошел в самое сердце гор Теклананды. Его сопровождали Ахзт, Грив и все остальные. Каждый знал: если старейшины не будут удовлетворены, сироты Логнена станут для хос’киммов тем же, чем грортайо для стаи.
Все расступались перед ними, и никто не осмеливался с ними заговорить, хотя многие показывали на них друг другу и перешептывались. Даже Ахзт, который всю жизнь был грортайо, ощетинился: среди стольких хос’киммов он чувствовал себя неуютно.
У входа в расс’арасс их встретили трое старейшин-х’киммов. Двое взяли Куртэлликота за руки и повели на середину поля, а третий жестом велел остальным сиротам Логнена остановиться и ждать.
Тусклая луна почти не освещала святилище и не затмевала сияние звезд. Куртэлликот пожалел об этом: он был разлучен со звездами, и потому его не радовало их холодное приветствие. Впрочем, и в темноте он разглядел силуэты танцующих у края поля хос’киммов. Музыкантов не было видно, только эхо металось между холмами.
В самом центре поля, окутанный тьмой, находился вход в расс’арасс. Как танцующие хос’киммы кольцом окружали поле, вход в подземную святыню окружала стая старейшин. Они передавали друг другу огромную чашу, сделанную из переливающегося всеми цветами радуги панциря какого-то насекомого. Когда подошел Куртэлликот, чашу предложили ему.
Он сделал глоток и передал чашу дальше.
Чаша все ходила и ходила по кругу, пока кровь не стала стучать в голове Куртэлликота в такт барабанам. Когда чаша в очередной раз попала к нему, старейшины сказали:
— Осуши ее.
Как он ни старался, немного жидкости выплеснулось ему на грудь. Тем не менее, когда Курт опрокинул чашу, чтобы показать, что она пуста, на землю упали только две капли.
Старейшины торжественно кивнули.
Их кольцо слегка разомкнулось, и из темноты неуверенной походкой выступил Жент’ах-рхулл. Без своих тросточек он двигался очень медленно. В руке у него была маленькая чашечка — металлическая, блестящая в свете звезд. Протягивая чашку Куртэлликоту, Жент’ах-рхулл произнес:
— Испытание. Выпьешь ты или нет?
«Конечно, выпью, — подумал Куртэлликот. — Почему бы и нет? Интересно, что у них там на сей раз?»
Курт взял чашку, поднес ее к губам, запрокинул голову и выпил одним глотком.
В следующее мгновение он согнулся пополам, как будто его лягнула в живот лошадь. Перед закрытыми глазами закружились в танце звезды-предательницы. Они смеялись, и он проклинал их. Но когда боль утихла и Курт открыл глаза, звезды не исчезли. Их танец стал еще веселее, и вместе с ними под барабанную дробь танцевала чья-то бледная тень, человеческая тень — тень женщины. Курт узнал ее.
— Джули! — крикнул он.
Его тело откликнулось на ее вызывающие движения. Курт почувствовал возбуждение. Кровь в висках пульсировала и стучала, стучала в такт барабанам. Взрыв наслаждения эхом отозвался у него в голове, и он со стоном рухнул на колени.
Кто-то натянул ему на голову грязный мешок. Потом Курта подняли, поставили на ноги и закружили. Когда его отпустили, он зашатался.
— Иди, — приказал Жент’ах-рхулл. — Покажи нам свой путь. Покажи себя.
Курт сделал шаг и едва не упал. Никто не поддержал его. Он был предоставлен самому себе.
Выпрямившись, он попытался сделать еще один шаг — на этот раз попытка оказалась гораздо удачнее. Еще шаг. Элликот понимал, что идет не по прямой, но ничего не мог с этим поделать. Еще бы — после такого угощения! Изо всех сил стараясь удержать равновесие, Курт шел вперед, выполняя приказ Жент’ах-рхулл.
Он слышал взволнованные голоса старейшин. Голова у него была затуманена, и Курт не мог разобрать, о чем они говорят, но ему показалось, что старейшины разочарованы.
Так не годится. Он должен идти как мужчина. Курт взял себя в руки, сосредоточился и сделал первый уверенный шаг.
Голоса отдалились. Барабанный бой стих. Казалось, из мира исчезли все звуки и Курт остался один в немой тьме. Страшась одиночества, он поднял руки к ремням на шее, которые удерживали мешок. Однако он понимал, что ему нельзя срывать его с головы. Усилием воли Курт опустил руки.
Он приказал себе сохранять хладнокровие. Не обязательно видеть хос’киммов, он знает, что они рядом. Хос’киммы никуда не исчезли. Стая осталась!
Его стая.
И стая чего-то ждет от него.
Ах да! Он должен идти.
Курт сделал еще шаг и почувствовал под ногами утоптанную, ровную землю — наверное, тропинка. Теперь главное — не потерять ее снова. Это было непросто. Голова кружилась. Какой-то частью сознания Курт понимал, что виной тому — недостаток воздуха и зелье, подсыпанное в питье. Он вынужден был признать, что почти не владеет своими чувствами.
Зато его чувства, наоборот, полностью овладели им. Курт слышал слабое жужжание насекомых, ощущал острый запах кожаных ремней, чувствовал, как легкое движение воздуха шевелит волоски у него на коже. Он провел языком по губам и уловил вкус соли и слабый привкус напитка. И еще он увидел…
Он увидел…
Чудеса!
Бесчисленные звезды сияли в восхитительном великолепии, и среди них шествовали боги, источник жизни, вдохновители мысли, вершители судеб, попечители и судьи смерти. Курт задрожал, сознавая свое ничтожество перед ними и понимая, что всем обязан им. Боги подняли Курта, отделили от земных существ и поставили на путь света. Они рассеяли по вселенной его братьев и сестер, и у каждого была своя дорога.
А за богами — Курт видел это — за богами было что-то еще, нечто великое, могущественная сила, перед которой склонялись даже боги. И эта сила пела — чудесную, красивую, проникновенную, печальную песнь без слов, которая проникала в самое сердце. С каждым шагом Курта пение становилось то громче, то
