— Ну, на Моховой.
— Ты этих… Фуфлу и Хлястика знаешь?
— Ну, знаю.
— Их надо в бараний рог скрутить! — заорал Петька Зворыкин.
— Ишь, расхрабрился, — сказал я.
— С. О. Р. — Союз Отважных Рохликов, — сказала Татьяна.
Я засмеялся. Петька надулся. А Гриня сперва вроде обиделся, а потом махнул рукой и тоже засмеялся.
— Уж лучше БОР — Боевой Отряд Рохликов, — сказал он, — а то СОР плохо звучит.
И тут все наперебой стали придумывать названия. МОР — Могучий Отряд Рохликов, ЛОР — Летучий Отряд, ГОР — Гневный…
— Просто чепуха собачья, — сказала Татьяна. — «И как вы ни садитесь…»
— Опять пословицы, — сказал Матюшин.
— И почему собачья? — спросил я. — У меня есть собака…
И тут мне в голову пришла великая мысль. Надо злить Повидлу. Натаскивать. Пусть рычит и показывает зубы. Клыки. Говорят, есть такие собаки, которые очень добрые, но охотятся на львов. Повидло — гроза Моховой! И пусть всякие шпаны берегут свои штаны! Ха-ха, опять стихи!..
— Я не хотела обидеть собак, — сказала Татьяна. — Собаки…
— …Лучшие друзья человека, — сказал Матюшин. — Мне надоели твои… цитаты.
— Шарова, — сказал Гриня, — дело серьезное, а ты к нему относишься несерьезно.
— А чего это ты заговорил как наш великий староста Герасим? — спросил я Гриню.
— Между прочим, — сказал Матюшин, — не мешало бы и его позвать. Все-таки…
— Дудки, — сказал Петька Зворыкин.
— Он по этому поводу пять собраний проведет, — сказал я.
— И постановит, что нам надо учиться. А все остальное не наше дело, — сказал Гриня сердито.
— Ага, — сказала Татьяна. — Есть план.
— Ну? — сказали все мы хором.
— Нужно смеяться, — сказала Татьяна.
— Ха-ха, — сказал Зворыкин.
— Петьку мы исключаем, — сказала Татьяна.
— Почему? — завопил Зворыкин.
— У тебя нет чувства юмора.
— У меня?!
— У тебя.
— Нет?
— Нет.
— Ну и ладно. Зато… я драться могу.
— Не драться! — строго сказала Татьяна. — Кулаки — это слабость. Мы сильнее. Мы будем смеяться.
— Я, кажется, понял, Шарова, — сказал Гриня. — Ты молодец!
— А я что говорил?! — сказал я.
— Ты ничего не говорил, — сказал Матюшин, — ты только хлопал ушами.
— Не отвлекайтесь, — сказал Гриня.
— Мы будем смеяться, — сказала Татьяна. — Они — лопухи. И они от нашего смеха завянут.
— Гыы! — выдал Зворыкин. — Ты что… того?
— Петя, — ласково сказала Татьяна, — все знают, что ты в классе самый сильный, самый смелый, самый веселый и самый умный.
Мы все заржали, и до Петьки, кажется, дошло. Он сказал:
— Ну и ладно. А я их бить буду.
— Или они тебя, — сказала Татьяна.
— Партизан-одиночка, — сердито сказал Гриня. — А как мы будем смеяться, Шарова? Хором или по одному?
— При любом случае и по любому поводу, — сказала Татьяна. — И хором и поодиночке.
— И будем мы называться РС, — торжественно сказал я.
— Как? — спросил Матюшин.
— Я знаю, — оказал Петька, — РС — это реактивные снаряды. Так «катюши» в войну назывались. Взззззз! Бумц!
— Ничего подобного, — сказал я. — РС — Рохлики Смеются.
— Отлично! — сказал Гриня. — Но все-таки нельзя допускать партизанщины. Неорганизованной. Надо, пожалуй, согласовать это с советом отряда…
— А Сеня будет у нас командиром, — быстро сказала Татьяна.
— Он новенький, — сказал Матюшин.
— А ты старенький, — сказала Татьяна. — Кто за?
Все подняли руки. Даже Петька.
— Кто против? — спросила Татьяна уже просто так.
— Я! — сказал кто-то сзади.
Вот так! Конечно, это была М. Басова. Я знал, что она в долгу не останется.
— Ты все слышала? — спросил ее Гриня Гринберг.
— Я ничего не слышала, — сказала Машка, — но вы его куда-то выбрали. А его нельзя выбирать.
— Почему? — спросил Гриня.
— Его никуда нельзя выбирать, — продолжала Басова. — Во-первых, он слишком добренький. А значит, он не будет требовать как следует. Во-вторых, у него не хватает… инте-ллек-та. Он не-ин-теллек- туальная личность. И вообще у него на первом плане… эмоции.
Ладно, заведу себе записную книжку и буду записывать все ее словечки. Все узнаю! Эмоции и не-ин- теллек-туальную личность и кто такой Каратаев-Караваев. И научу своего Повидлу. И он ее — М. Басову — растерзает в мелкие клочки.
— Вчера, — сказала Маша, — я видела, как его за плечо вел милиционер! На Некрасова, угол Чехова.
Все посмотрели на меня.
— Влип? — спросил Петька.
— Влип. Вел. За плечо, — сказал я и ушел. И даже не обернулся — так мне вдруг стало обидно.
…12.15 — Ушел с уроков.
12.25 — Пришел домой. Никого нет. Это хорошо.
12.25–12.26 — Поддал Повидле.
12.26–13.00 — Лежал на диване. Думал. Непроизводительно. Ну и шут с ним.
13.00–13.10 — Смотрел в зеркало. Личность как личность… Гвозди бы делать из этих людей… А я, наверно, не гвоздь. Стукни по мне посильнее — и скрючиваюсь. Дал еще раз Повидле. Он удивился. Вот ведь что — удивился, а не обиделся, а я чуть не заревел. Фучик бы не заплакал и вообще не так бы себя вел. Пойду-ка я к дяде Саше, летчику.
Я постучал. Между прочим, дядя Саша всегда узнавал, когда я стучу. Я его спросил однажды, как он узнает. Он объяснил: «По характеру. Настырно стучишь. Дядя Гриша, например, как морзянку отбивает. Ангелина Павловна как кошка скребется. Батька твой — уверенно: бух-бух. А ты — настырно: все равно, мол, войду».
— Входи, — сказал дядя Саша.
Я вошел и поздоровался.
