подальше.
Этот эпизод отражен в романе «Приглашение на казнь».
Вскоре после нашего знакомства Набоков перевел «Евгения Онегина» на английский язык, причем прозой, а не стихами. Свой искус(ствен)ный перевод он посвятил мне.
Кстати, впоследствии я послужил источником вдохновения другому знаменитому писателю.
История одной любви
На последнем курсе в Гарварде я познакомился с прелестной вольнослушательницей, которая училась на музыкальном отделении в Рэдклиф-колледж. Она случайно попала на один из моих боксерских матчей, приняв его за симфонический концерт. Когда я нокаутировал моего оппонента изящным апперкотом, она влюбилась в меня по уши, похожие на розовые ракушки.
Музыкантку звали Анжела. Она играла на арфе, очень шедшей к ее небесному имени и грациозной фигурке.
Анжела была единственной, а потому дражайшей дочерью итальяно-американской семьи из Нью- Йорка. Семья, разумеется, была мафиозной. Родители девушки, усатые итальянцы, говорившие на языке Шекспира с певучим палермским прононсом, разгневались на Анжелу за шуры-муры с таким WASP’ом,[116] как я, и на меня за шуры-муры с такой католичкой, как она (я утаил аферу с арфисткой от матушки, которая мечтала увидеть меня супругом какой-нибудь европейской принцессы). Возникла опасность, что они начнут против меня вендетту. В моем воображении уже вертелись сцены из картины «Крестный отец» Копполы. Мне совсем не хотелось уснуть на морском дне рядом с обмяклыми рыбами или проснуться в собственной кровати рядом с отрубленной конской головой. Я ушел в подполье — то есть аспирантуру. А Анжелу родители похитили из общежития, завернули в коврик и увезли в Сицилию. Больше от нее не было ни минета, ни привета.
Эти трагические события легли в основу романа «Love Story»,[117] автором которого стал гарвардский профессор Эрик Сигал. Роман принес скромному специалисту по древнегреческой литературе славу среди широкой плаксивой публики. Мы с Анжелой частенько ходили к нему на занятия, как бы предчувствуя, что он запечатлеет наши образы в оригинальном художественном произведении. Сигал не мог оторвать глаз от прекрасной пары, целовавшейся у него под носом. Я был гвоздем, а Анжела — гвоздикой его лекций. В середине какого-нибудь текстуального анализа он прерывал самого себя, показывал в нашу сторону плавным жестом, усвоенным от ораторов древности, и называл нас Дафнисом и Хлоей Гарварда. В романе Сигал лишь слегка изменил некоторые детали: вместо того чтобы заниматься боксом, герой играет в хоккей, вместо того чтобы стать жертвой родительской кары, героиня умирает от редкой болезни.
При экранизации романа режиссер после консультации с автором выбрал для роли богача-любовника Оливера Баррета IV актера, разительно похожего на меня, Роланда Харингтона V. Так я прославился на весь мир, хотя и анонимно. Сколько раз в разных барах разных стран прекрасные незнакомки, знакомясь со мной, восторженно шептали: «Мужчина, вы случайно не Райен О’Нил?»
Теперь несколько слов о политике.
Какие беспечные родители были у господина Зюганова! Они дали ему имя Геннадий, так что инициалы генсека читаются «ГАЗ». На многих языках, в том числе английском, это слово имеет кишечно- желудочные коннотации, особенно неуместные в случае политика-мезоморфа. С такой монограммой на ночной рубашке Зюганова любая любовница засмеет!
Мы ведь часто не заботимся о том, как выглядим в глазах окружающих. Садимся в лужи, оказываемся не в своей тарелке и в результате попадаем в простаки. Но я издавна веду себя осмысленно: каждый мой жест, каждый тик, каждое ругательство есть единица поведенческого текста, который пишу всю мою приключенческую жизнь. Мне всегда весело, мне все трын-трагедия. А если иногда взгрустнется, то набираю мой номер в Никсонвиле и слушаю мультиязычное обращение на автоответчике: «Hello, this is Harrington. Please leave a message after the tone. Bonjour, c’est Harrington. Veuillez laisser votre message apres le bip sonore. Здравствуйте, это Харингтон. Говорите, что хотите после звука пипки». Совершив телефонный экскурс, я вновь радуюсь жизни. Заодно гадаю, сколько запросов о том, куда я пропал, надиктованных тревожными женскими голосами, дожидаются меня дома.
В заключение о семейном. После развода жена забрала сыновей и уехала с ними в Калифорнию, где вышла замуж за голливудского продюсера. Бывшая госпожа Харингтон живет с новым мужем и старыми детьми в Беверли-Хиллз. Странный образ жизни, практикуемый членами киношного бомонда, отразился на внешности экс-благоверной. She splurges on plastic surgeons.[118] Каждый раз, когда мы встречаемся в никсонвильском городском суде, — она все пытается выудить у меня алименты, — я замечаю произошедшие в ней перемены. Лобок у нее стал чище, ноги — длиннее, ягодицы — ярче.
Что же касается Роланда VI и Танкреда I, вижу их по уикендам, и то только когда у меня академический отпуск. Последний раз очаровательные отпрыщи гостили у меня за неделю до моей поездки в Москву.
Леди пеликановского салона, вы только послушайте, как мил я был с детишками.
Итак, мой последний день с Ролом и Танком. Вечером я должен был сдать сыновей в аэропорт для отправки в Калифорнию, поэтому мне хотелось особенно содержательно провести с ними оставшиеся часы.
Я повел их в рыбный отдел университетского универсама, где в громадном аквариуме ползают омары. Их клешни обмотаны резинками, дабы злобные членистоногие не сворачивали друг другу раковые шейки, не перегрызали косматых конечностей.
Стоя с пацанами перед толстым стеклом, принялся их (м)учить.
— Совершивший дурные деяния человек или человечек — я многозначительно посмотрел на детей — после смерти преображается в какое-нибудь чудище. В какое именно, зависит. Слушайте же урок этики, основанный на законе переселения душ. Будьте сначала хорошими мальчиками, потом хорошими взрослыми, потом хорошими стариками. Не впадайте в политический экстремизм, не становитесь профессиональными преступниками. Иначе в следующей жизни вы будете морскими пауками в аквариуме ожидания супермаркета смерти, и судьба ваша будет — кипящая кастрюля!
Сыновья побледнели, позеленели и прямо на моих глазах стали более нравственными.
Глава седьмая
