Катары» о заговорах обреченных и сочиняет афоризм «Народ должен служить литературе».
Мой друг чистой водки эксцентрик: зимой и летом ходит в телогрейке, отрастил бороду от уха до брюха. Думает, что выглядит, как мужик, но народ принимает его за Абрама Терца.
Расскажу маленький парадокс: мы познакомились в Штатах.
Дело было так. Я зорко слежу за литературой родины моей матушки и на досуге-подруге листаю толстые журналы и худые романы. Однажды мой глаз споткнулся о стихотворение в прозе про залихватского казака, который душой болеет от засилья американской массовой культуры в своей станице. Когда холеный бизнесмен из Ставрополя открывает в колхозной читальне дискотеку, казаку становится невмочь. Он устраивает в дискотеке пулеметный погром, а затем собирает вокруг себя таких же, как он, удальцов, чтобы очистить Землю Войска Донского от западной скверны. Скандируя советские лозунги, антихиповая дружина совершает налет на Ставрополь, где расстреливает рок-музыкантов, крэк- коммерсантов и прочих агентов чужого влияния. Горы и горе разбитых гитар!
Стихотворение написал Веня Варикозов. Оно заставило меня улыбнуться, и как профессора, и как крипторусского. В утробе моей головы мгновенно вызрел план. Я вступил в действие. Поорал на начальника отделения, ощерился декану — и вскоре патриотический поэто-прозаик получил приглашение приехать в Мадисонский университет прочитать лекцию за неприличный гонорар. Веня предложил тему «Американские бациллы в теле русской культуры», я от имени вуза сказал «да» и обещал обеспечить патриоту-моноглоту синхронный перевод своими собственными устами.
На следующий день после приезда, еще не очумев на новом месте, Варикозов выступил перед университетской публикой. В ходе лекции он сообщил много странных сведений, заставляющих насторожиться, а в заключение завопил, причем по-английски: «Russia is the motherland of baseball!»[125]
Либеральные профессора и студенты его освистали, как соловьи-разбойники. Кое-кто даже предложил визитеру вернуться туда, откуда приперся.
Я тогда не сдержался от такой нелюбезности. Не вставая с места, многосерийным русским матом выразил восхищение от выступления неистового Вениамина.
— Сволочи, опомнитесь! Перед вами стоит славянофил с человеческим лицом! — гремел мой голос от одного края кампуса до другого.
Так я совершил гражданский подвиг: публично и лично защитил иностранного писателя перед всем честным университетом.
После лекции Веня пожал мне руку.
— Роланд Роландович, вы какой нации будете?
— «Нация — это группа людей, объединенных заблуждениями о своем прошлом и ненавистью к своим соседям», — процитировал я Ренана и добавил чуть ли не стихами, — зачем, мой друг, блуждать и ненавидеть?
Варикозов восторгся.
Я пригласил его поселиться у меня. Mi casa es mi casa.[126] Мы сожительствовали две недели. Конечно, не взял с него ни цента: недаром я от русской матери родился. По вечерам сидели на веранде, курили «Capri» и научно беседовали. Об истории трепались, друг другу проклятые вопросы задавали. Оказалось, я Варикозова с полуслова понимаю. Он начнет говорить, а я тут же перебиваю и завершаю его мысль. Сошлись оригинальными характерами!
Благодарный Веня начал заниматься со мной психоанализом по методу Василия Розанова. Каждую ночь мой новый друг выводил меня в сад на лунный свет. Вместо фрейдистской кушетки я ложился на скамейку, и русотерапевт допрашивал меня про маму, жену и любовниц. На эти вопросы я отвечал информативно, но сдержанно, подтверждая его диагноз, что на розановской шкале сексуальной прогрессии я — твердая девятка.
Так началась наша дружба, которая очень мужская. Теперь каждый раз, когда я в Москве, Веня Варикозов от меня ни на шаг. Но расскажу все по порядку: не хочу фабулу с сюжетом мешать, как модернист в мудреном романе.
Внимание, преамбула закончилась. Возвращаюсь в настоящее время — четвертый год путинской эры.
Итак, подкуплен последний архивист, прочитан последний документ, сделана последняя фотокопия. В тусклый октябрьский вечер хлопнул дверью пригородной хрущобы, в которой разместилось собрание литературных документов. Празднуя мой уход, бдительный милиционер, охраняющий рукописные сокровища, ласково сделал мне «на караул».
На следующее утро я был уже готов к заветному путешествию в прошлое моего семейства. 100 000 acres, here I come![127]
С портативной котомкой за спиной спустился в фойе бордель-гостиницы. Там, как всегда, сновали члены мафии и запоздалые дамы ночи. Разрезая плечом преступную толпу, вышел на Тверскую, где уже не одну минуту маятником качалась сутулая борода моего приятеля.
Варикозов составил для меня насыщенную программу. Первое: выступление на крестьянском митинге. Второе: концерт художественной самодеятельности детей и взрослых. Третье: деловой ужин с отцами деревни. Четвертое: молебен в церкви. Пятое: посещение усадьбы фон Хакенов (ныне краеведческий музей).
Если вчера моросил дождь, то сегодня погода подтянулась. Был один из тех ясных осенних дней, когда к Пушкину приходило вдохновение и он писал еще одно стихотворение на лицейскую годовщину ностальгическими пентаметрами. Городской воздух веял чем-то пряным. Мне хотелось вырваться из плена асфальта и бетона, чтобы разлечься на засыпающем теле матушки-природы. Кровь кипела, члены зудели!
Верный друг повез меня в фамильный Heimat[128] на малотиражной автомашине «Запорожица». Она была, как желток, желта. Веня оснастил ее патриотическими суразностями. Сиденья устилали овчинки, вместо волана из пульта управления торчала березовая баранка, а на антенне развивалась небольшая хоругвь с ликом Хомякова.
Неудобно рассевшись на узком сиденьи солнышко-машинки, я закурил и кивнул: можно отправляться в путь. Варикозов осторожно отрулил от обочины и стал выжидать момента, чтобы присоединиться к потоку автомобилей, мчавшихся по Тверской.
Два американских туриста фермерского вида, жевавшие у дверей «Макдоналдса», сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к машинке, чем ко мне с Варикозовым. Среди уличного шума я уловил знакомые среднезападные интонации.
— Check out that wheel, man, — сказал один другому. — Have you ever seen anything like it? What do you think, could that wheel make it to Kanzas?[129]
— Are you kidding?[130]
Я спустил стекло и взмахнул сотовым телефоном «Nokia 6320».
— Just one call, and you’ll become what you are eating![131]
Фермеры поперхнулись. Радостный русопят нажал на газ. «Запорожица» задребезжала, закачалась и устремилась вперед.
Скоро Москва была за моими мускулистыми плечами. Аховый автомобиль мчался в неизвестность. La vao os pes onde quer o coracao.[132] По лесным ушибам и шоссейным распутьям ехали-ехали, разговаривая о высоком, среднем и низком.
Зашла речь о недавней телевизионной передаче «Мисс Лужники-2003», смутившая национал- целомудренные чувства Варикозова.
— Бритоногие, понимаешь, по сцене расхаживают. Каблуки, бикини, косметика. Жопами вертят, понимаешь, а народ голодает. За державу обидно!
— Не вижу связи между этими фактами.
— Будь моя воля, запретил бы половые сношения после тридцатилетнего возраста. Это же омерзительно, когда взрослые люди трутся друг о друга на потных простынях, вместо того чтобы духовно очищаться перед путешествием на тот свет.
— А спад населения в России?
