В саду, совсем близко от ее укрытия, стояли и разговаривали шепотом две женщины. Одна из них, незнакомая, была тепло одета; слабый утренний свет и низко опущенная на лицо вуаль мешали Жуаните разглядеть ее. Другая была сеньорой Эспинозой.
Ее мать в такой ранний час уже на ногах! Ведь она обыкновенно пьет чай и завтракает в постели! Вот уже много лет, как она очень слаба здоровьем, плохо спит и по утрам долго остается в кровати.
А сегодня, в этот час, когда солнце еще не взошло, в одном только своем стеганом японском халатике и ночных туфлях, мать стоит, близко наклонившись к таинственной посетительнице, которая, очевидно, провела ночь, спрятанная где-то на гасиэнде. Жуанита не верила своим глазам: это был самый ошеломляющий момент в ее жизни.
Автомобиль больше не шумел; в саду стояла мертвая тишина. Сеньора что-то быстро с волнением говорила, положив руку на плечо незнакомой дамы. Слов нельзя было разобрать. Незнакомка вдруг произнесла негромко, но ясным и решительным голосом, так, что каждое слово донеслось до Жуаниты:
– О, никогда, никогда! Об этом не может быть и речи!
Эти слова, казалось, еще долго звучали в сыром утреннем воздухе. Незначительные слова, но отчего они как будто хлестнули по лицу девушку на балконе? Жуанита отступила к двери. Если они не хотели ее присутствия, то она уйдет раньше, чем ее увидят.
«О, никогда, никогда! Об этом не может быть и речи!»
У Жуаниты возникло такое ощущение, словно кто-то грубой рукой стиснул ей сердце.
Внизу обе женщины расстались, незнакомка нырнула в автомобиль, взялась за руль, потом снова наклонилась, чтобы поцеловать сеньору, и автомобиль тут же скрылся за деревьями. Все это произошло так быстро, что могло показаться сном.
Когда Жуанита, следившая за ним глазами, обернулась, ее мать уже тоже исчезла. Вероятно, она вошла тихонько в дом и снова легла в постель.
Но приключения этого утра еще не окончились. Только Жуанита хотела спуститься с балкона, как она услышала мягкий стук, и между деревьев засверкали колеса велосипеда, мчавшегося по следам автомобиля по дороге в Солито. Таинственный велосипедист был высокого роста, и его фигура показалась ей знакомой. Что это, неужели ей отныне повсюду будет чудиться Кент Фергюсон?
Или это был, действительно, он?
Девушка крепко закусила губу, и ее густые черные брови сошлись в одну линию, когда она медленно входила в комнату. День разгорался. Буря прошла, и он обещал быть ясным и солнечным. Комнаты же наверху выглядели темными и заброшенными, в них царил беспорядок. В одной валялись старые, ненужные вещи, кожаные чемоданы и сундуки с оборванными ремнями, в другой – старинные испорченные гравюры на стенах были густо затканы паутиной. В бывшей спальне для гостей сушились теперь семена. Свет, проникавший сквозь закрытые ставни, казался зеленым. Здесь приятно пахло гниющими яблоками.
Жуанита бесшумно прошла одну за другой несколько комнат, торопливо открыла дверь в последнюю и застыла на пороге, объятая все тем же смутным испугом.
Так она и думала: здесь ночевала та дама!
– Но что же в этом такого пугающего? – успокаивала она себя.
Здесь, на кровати, на которой давно никто не спал, лежали одеяла, подушки. Возле нее на стуле стояла керосиновая лампа. А на темном мраморе стола была рассыпана розовая пудра – единственный след, оставленный посетительницей.
Жуанита, все еще дрожа от волнения, склонила лицо к столу и вдохнула в себя незнакомый запах духов… потом машинально посмотрела на свое отражение в потускневшем от времени зеркале.
Воротясь, наконец, в свою спальню, она прилегла на холодную постель. Предварительно она решилась заглянуть к матери, но сеньора спала или притворялась спящей. Становилось все светлее и светлее. Ни одного звука не доносилось сюда, словно на ранчо еще все спало.
Жуанита лежала неподвижно, пока не запели петухи и во дворе не начался обычный утренний шум, когда весело перекликаются люди, идущие поить скот, сгребать сено и доить коров.
Тяжелые шаги Лолы на кухне и ее брюзжание прозвучали сегодня для Жуаниты сладостной музыкой. Послышались какие-то сонные реплики Долорес. Она, должно быть, кормила на кухне своего младенца. А вот и голос Луизы… Должно быть, и ее девочка там: на кухне всегда толпились ребятишки.
Запахло кофе. Затрещали поленья в печке. Лола пекла булки к завтраку. Бледный солнечный луч заглянул в спальню Жуаниты и заиграл на полу. Ее часы показывали восемь. Утро, наконец-то! Настоящее осеннее утро с бегущими в высоком бледном небе облаками, с намокшими хризантемами, тяжело клонившимися к земле, с влажным и холодным ветром. Но море было гладко и сверкало, волны играли со скалами, набегая и отбегая с тихим журчанием.
Жуанита, бледная, рассеянная, беспокойно хваталась то за одно, то за другое обычное утреннее занятие, переходила с места на место, словно гонимая своими мыслями. Сеньору Марию обыкновенно до девяти не разрешалось беспокоить.
Надо было дождаться, пока она выйдет из своей комнаты. Ни книги, ни музыка, ни цветы не могли сегодня занять Жуаниту – все казалось ненужным. Поэтому, покончив с уборкой своей комнаты, она оседлала лошадь и, после некоторого колебания, часто останавливаясь в нерешительности, поехала в сторону Солито.
Местечко, словно вымытое и освеженное дождем, так и сверкало на солнце. Женщины в фартуках сметали опавшие листья с дорожек и крылечек, дети постарше бегали и играли перед домами, а малыши дремали в колясочках.
Знакомые останавливали Жуаниту, заговаривали с нею. Девушка отвечала машинально, не сознавая, что говорит и делает. Кент Фергюсон, по-видимому, здесь, в деревне… Должно быть, сейчас бродит где- нибудь…
– Вы сегодня бледны, как смерть, Нита, – заметила мисс Елизавета Роджерс. – Что, шторм, верно, мешал вам спать ночью?
– Нет, – вяло отвечала Жуанита со слабой тенью улыбки на лице. Она уже мысленно беседовала с
