короля. Следовательно, наличие клиентов в парламентах и штатах стали жизненно важной необходимостью для тех, кто был вовлечен в борьбу за власть.
Неудивительно, что в этом аду устояли лишь немногие из планировавшихся реформ: слишком велико было число заинтересованных в их провале. Достоинства и недостатки самого проекта реформы редко становились главным аргументом для политиков. Они поддерживали или, что случалось чаще, отвергали его, хладнокровно подсчитав собственные политические выгоды. Немногие политики интересовались политикой как таковой: ее успех или провал был лишь способом привлечь внимание монарха и завоевывать его благосклонность. В этом случае влияние и престиж той или иной группировки или отдельной семьи возрастали с молниеносной быстротой. Очевидно, что внутри самой элиты существовали стремившиеся к власти фракции — своеобразные союзы, действовавшие вне корпоративных и идеологических связей. Члены многих группировок, отстраненных от власти, расставались со своими убеждениями как только попадали на службу.
Время от времени корона вступала в конфликт с корпоративными органами. По любому поводу фракции использовали конституционную риторику, которая и освещается в книгах по истории. Все, что шепотом произносилось в передних, считалось ненадежным историческим материалом, если вообще принималось во внимание. До недавнего времени историки оценивали подобные свидетельства как недостоверные, а их содержание — как тривиальное по сравнению с социальными и экономическими факторами — подлинными двигателями истории. Дворцовые интриги преподносились как пикантная смесь исторической беллетристики и грязных сплетен, своеобразный запас для Голливуда и Нэнси Митфорд. Но когда о придворной политике пишут ученые, проясняется многое из того, что раньше было покрыто мраком. Теперь можно сказать, что конфликт 1750–х годов был успешной попыткой янсенистов и придворной партии подтолкнуть парижский парламент к оппозиции. Во время кризиса 1770-1771 годов противо–стояние с участием парламента было прямым следствием ожесточенных дебатов, которые за министерским столом вели Мопу и Шуазель. Оппозиция в лице одного лишь парламента никогда бы не привела к падению Тюрго в 1776 году. За всем стоял интриговавший против него Миромениль, коллега Тюрго по министерству. Исследование Прайса показывает, что фракционная борьба была решающим фактором в приближении финального кризиса 1787-1789 годов. Парламентская фракция жестко противостояла Калонну и проектам его реформ. Она была сформирована, в основном благодаря злостным интригам Бретейя, коллеги Калонна по министерству. Автор, обнаруживший эти подводные течения, ошибается лишь в том, что считает эти действия необычными.1
Таким образом, придворные фракции — последовательно игнорировавшаяся деталь политической истории XVIII и XVII веков. Историки слишком часто забывают, что монархия оставалась персональной. Под влиянием идей Просвещения французское правительство, как и правительства большинства стран, возложило на себя еще большую ответственность и приступило к созданию проектов реформ. Система управления усложнилась и стала более профессиональной: одному человеку было уже не под силу править всем. Однако независимо от того, осуществлял ли правитель непосредственный контроль за всеми действиями администрации или же предоставлял заниматься этим своим министрам, управление страной осуществлялось все же от его имени. Политические решения и патронат восходили в конечном счете к королю. Политика, таким образом, сводилась к стремлению склонить короля на свою сторону и подорвать при этом доверие к другому советчику.
Поскольку все решения зависели от короля, существовал риск, что противодействие его министрам будет воспринято как свидетельство нелояльности, если не как измена. Лишь немногие политические группировки осмеливались действовать без благословения влиятельного члена королевской семьи или представителя придворной знати: в XVII веке принцы крови были решающей силой. О том, что власть считалась личным пожалованием монарха, говорило и то, что успешное противостояние королевскому министру было оправданным только если он оказывался виновным в должностных з л о у п о т р е б л е н и я х. П о л и т и к и более не охотились за головами друг друга, как до середины X V I I века и после 1789 года. Помимо того, что они лишались должности и благосклонности монарха, их ожидала почетная ссылка в имение. Падение общительного Шуазеля в 1770 году привело не только к
1 Price M. 1989. The Comte de Vergennes and the Baron de Breteuil: French Politics a n d Reform in t h e Reign of Louis XVI. Cambridge University. Unpublished Ph. D. dissertation.
политическим волнениям, но и нарушило привычную жизнь половины обитателей Версаля.
Монархи знали о менявшемся положении дворянства, от которого они зависели. В 1660 году двор герцога мог насчитывать сотню слуг и приживалов, живших там, главным образом, для того, чтобы производить впечатление на гостей. Столетием позже он, вероятно, ограничивался дюжиной слуг, содержавших в порядке дом: это были повар, кучер, горничные, экономки и конюхи. О свите из сотни вооруженных слуг, с которыми путешествовали его предки, оставалось только сокрушаться. Поскольку уже во времена Фронды многие дворяне испытывали финансовые трудности, эти изменения нельзя связывать исключительно с последствиями политики Людовика XIV. Тем не менее после 1682 года около 250 грандов изъявило желание перебраться в постоянную резиденцию короля в Версале. Их замки содержал минимальный штат слуг, так как большая часть доходов уходила на поддержание престижа грандов в Париже. Политикам теперь приходилось быть придворными. И хотя оппозиция вела себя более мирно и менее вызывающе, короли считали ее по–прежнему опасной. Отныне жизнь королей протекала в мире дворцовых заговоров, закулисных интриг и вероломных придворных, носящих парики, напудренных и подобострастных.
Современные исследования показывают, что французские монархи и их двор являлись основными творцами политического спектакля. Не будучи единственным центром власти, двор оставался единственным центральным институтом управления, от которого расходились связи, охватывавшие остальные учреждения. Основная проблема французского общества XVIII века заключалась не в активности революционного класса, появлении новой идеологии или институтов. Это была та же проблема, с которой периодически сталкивалась Франция в XVII и X V I столетиях — проблема неудачного политического управления. Обстоятельства, в которых оказывался монарх, а также его характер и способности, его возраст, здоровье и условия вступления на престол, его подозрительность по отношению к фаворитам и самостоятельность были определяющими для установления успешного контроля за осаждавшими его конкурирующими группами. Сопротивление корпораций оказывалось вторичным по отношению к тому, как короне удавалось справляться с придворными фракциями. То, что ранее считалось конституционной драмой, теперь может показаться состязанием по перетягиванию каната. Подобная перспектива заставляет переосмыслить и переписать многие сюжеты, но достигнутые результаты — если они вообще имеются — доступны только форме докторских диссертаций. Книга Кэмпбелла — полезное введение в данный вопрос — является пока почти единственной опубликованной работой.1
СатрЬеІІ Р. К. 1988. Т
ДЕСПОТИЗМ ИЛИ СОГЛАСИЕ?
Две сквозные тенденции взаимодействуют в рамках этого периода. Одна из них — характерное для Просвещения стремление правительства к рационализации, либерализации и равенству. Правительство намеревалось расширить права и свободы личности, расширить полномочия представительных органов, защищавших последние. Идеологией Просвещения вдохновлялись и ответные действия представительных органов, которые встретили обструкцией прогрессивные начинания центра. Правительство использовало автократические меры с уверенностью, что высший закон Разума оправдывает все, согласны простые смертные или нет. Порожденные Просвещением, обе тенденции оказывались несовместимыми. Точно так же просветители, с одной стороны, критиковали привилегии, отстаивая принцип равенства, а с другой — называли их неотъемлемой составляющей прав и свобод. Если бы монарх обладал той «абсолютистской» властью, которой наделяют его историки, он не оказался бы в столь затруднительном положении. Он использовал бы свою законодательную власть, чтобы разрешить многие животрепещущие проблемы:
