Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии западноевропейской монархии раннего Нового вр

политическая напряженность устранялась таким способом, который мог бы стать действенным и в царствование Людовика XVI, то есть посредством тонкого политического расчета и благодаря гибкой системе управления. Ситуация во Франции не была исключительной. В Австрии также широко распространилась тенденция к отрицанию аристократических ценностей. Отдельным, но ярким примером тому является опера Моцарта «Женитьба Фигаро» (1786). Первоначально в ней присутствовали черты театрального апартеида: аристократы и простолюдины изображались с помощью контрастирующих музыкальных стилей: один из них был изящным и вычурным, другой строился на народных танцевальных ритмах. Фигаро, слуга, изъяснялся речитативом под аристократический аккомпанемент оркестра.² Попытки правительства возродить консультативные органы и стимулировать их участие в управлении после 1760 года предпринимались везде, от Лондона до Санкт–Петербурга. Питт начал проведение парламентской реформы, а Екатерина II учредила ассамблеи, в которых было представлено дворянство, горожане и даже крестьяне. У нас нет оснований рассматривать аналогичные процессы во Франции конвульсиями обреченного режима.

Black J. 1990. Eighteenth?Century Europe. Macmillan. P. 353. Mann W. 1977. The Operas of Mozart. Cassel. P. 427-428.

Скорее, их можно объяснить распространением грамотности и политических знаний в эту эпоху.

Французская монархия вовсе не была консервативной и старомодной, как часто считают. Людовик XVI старался идти в ногу со временем, но испытывал приступы ностальгии во время таких важных моментов, как, например, коронация и встреча с Генеральными штатами в 1789 году. Его правление принесло много нового. Подданные чаще всего сопротивлялись и не желали проводить нововведение в жизнь. Будь то планы уравнять налоги или освободить промышленность и торговлю от экономических препон, реформистские устремления правительства сталкивались с трудностями. Главной проблемой оставалась религия. В 1787 году терпимость по отношению к протестантам была популярна только в узком кругу прогрессивно мыслящих людей. Несмотря на то что историки никогда не включали Бурбонов в число «просвещенных деспотов», сами они считали себя именно «просвещенными». Когда же они старались смягчить религиозную конфронтацию и становились на сторону разума и гуманности, их популярность неизменно падала. После 1789 года католическая контрреволюция приобрела огромный размах, а после 1793 королевские останки стали реликвиями. Это говорит о том, что использование идеи священной верности и обращение к союзу трона и алтаря были бы самым безопасным ходом короны в отношениях с подданными.¹

РАСПЛАТА ЗА ДЕСПОТИЗМ

Самым убедительным свидетельством существования французского «абсолютизма» считается активная пропагандистская кампания парламентов против королевской власти, не прекращавшаяся в течение десятилетий. Хотя так продолжают утверждать многие историки, их взгляд, скорее всего, является ошибочным. Первое несоответствие заключается в том, что критика «абсолютизма» обнаруживается ими слишком рано. После 1750 года парламенты не сказали и не сделали ничего принципиально нового. В XVII веке парижский парламент дважды вступал с королевской властью в серьезный конфликт: в первый раз — с Людовиком XIV по поводу папской буллы итдепИиБ и во второй раз — с его преемником, регентом герцогом Орлеанским по финансовым вопросам. Если парламенты так быстро отвергли «абсолютизм», то период, когда судьи сотрудничали с этим режимом, существенно уменьшается.

Во–вторых, парламенты всегда отстаивали верховный суверенитет короля. Приписывая им намерение предложить нации иной верховный авто–Бспата Б. 1989. СНігем. Уікіп^. Р. XV, 259.

ритет, историки, вероятно, стали жертвой правительственной пропаганды. Она же, как правило, выдвигала такие обвинения против парламентов, которые более всего им вредили¹. Если не считать тех редких случаев, когда корона превышала свои полномочия и этим провоцировала резкое противодействие парламентов, вмешивавшихся в ее прерогативы, цели мнимых антагонистов были сходными. Вполне вероятно, что именно корона, а не парламенты, пыталась изменить конституцию. Все более деспотические методы, накладывавшиеся на некомпетентное управление фракциями, объясняют суть конфликта, и тогда слова историков об изменившихся требованиях подданных к управлению оказываются ненужными. Если «абсолютизм» не существовал, не было и причин противостоять ему. Наша точка зрения имеет еще одно теоретическое преимущество: столкновения парламента с короной не обязательно считать репетицией революции. Может статься, стороны стремились не изменить традиционную конституцию, а воплотить ее на практике.

Если на время забыть революционный сценарий и постараться взглянуть на ancien regime глазами современников, парламенты перестанут быть для нас носителями новой политической культуры. Тогда понятие «абсолютизм» окажется еще более бессмысленным, поскольку становится ясно, что суверенитет изначально соотносился с нацией, а не с королем. Автор недавно опубликованного обширного исследования убедительно это дока– зывает.² Поэтому нам следует считать парламенты хранителями древних политических традиций, основанных на суверенитете короны, и защитниками прав и привилегий подданных от проявлений королевского деспотизма. Если парламенты оказывали сопротивление монарху, это не значит, что им не нравилась система управления как таковая. Они напоминали государю об опасности перерождения легитимной монархии в деспотию. Кроме того, мы не станем представлять французское Просвещение противником существовавшего политического режима. Вопреки обычному мнению Просвещение выступало не против ancien regime и не против абсолютной монархии, а против их антипода — деспотизма. Но люди 1789 года сконструировали собственную революционную идеологию из обрывков идей умеренного Просвещения, и поэтому Монтескье и Вольтер, увиденные через призму революции, легко могут показаться радикальными мыслителями.

Едва ли режимы герцога Орлеанского и кардинала Флери были более важными эпизодами истории, чем формирование так называемой новой политической культуры после 1750 года. Их последовательно самовластные

¹ Rogister J. 1 9 8 6. Parlament air es, Sovereignty a n d Legal Opposition in F r a n c e u n -

der Louis XV // Parliaments, Estates and Representation, 6, no. 1. P. 26-27.

² Baker K. M. 1987 The Political Culture of the Old Regime. Pergamon. P. xvi?xviii.

решения наводят на мысль, что корона сделала поворот в сторону деспотизма, чего всячески старался избежать Людовик XIV. Когда министры Людовика XV сталкивались с препятствиями, они автоматически прибегали к деспотическим мерам. В 1753 году парламент Парижа разогнали за защиту еретиков–янсенистов; в 1763 году он был принужден зарегистрировать введение двадцатины, предложенное Бертеном; а в 1766 году парламент Бретани был распущен после того, как напомнил королю, что только Генеральные штаты могут утверждать новые налоги. Широкую известность получили события 20 января 1771 года, когда между часом ночи и четырьмя часами утра каждый член парижского парламента был разбужен мушкетерами, колотившими в дверь. Они вручали ему «запечатанное письмо» (lettre de cachet), предлагавшее или поддержать королевскую политику, или немедленно отправиться в ссылку. В результате прежние чиновники были заменены новыми, неподкупными, не унаследовавшими свою должность, назначенными королем и получавшими от него жалованье. Против таких мер выступала патриотическая оппозиция, сторонники которой были убеждены, что только Генеральные штаты способны защитить свободу.