- А что тут произошло?
- Да не знаю я ничего толком. Я понял так, что была какая-то игра или шутка… с письмами от американских детей… Нет, сперва нужно достать его оттуда. Он вообще у вас… психически устойчивый мальчик или не совсем?
Такого вопроса не следовало задавать. Взгляд женщины стал враждебным, и она сказала:
- Вам лучше уйти, наверно. Какой бы он ни был, я с ним сама договорюсь…
- Извините.
И страшно злой на самого себя, с крохотным сигаретным огарком, от которого уже дымились пальцы, он бочком, бочком ретировался из этого дома…
А Леня Пушкарев лежал под душем в одежде и в ботинках. Он дрожал от позора и отвращения к жизни. Ему хотелось утонуть или простудиться до смерти.
- Сынок, не бойся, это я, - услышал он мамин голос.
10.
На другой день было погожее апрельское воскресенье. Галка и Тамара спешили в кино, поток машин их задерживал.
- Чего ты так возмущаешься, даже не понимаю, - дернула плечом Тамара.
- Как?! Мы же одинаково считаем.
- Одинаково. Только ты все никак не успокоишься, а по-моему, на него надо плюнуть и растереть.
- Но такого я еще не видела! Какой-то он нетипичный…
Наконец дали зеленый свет, девочки побежали через дорогу.
Они были уже в двух шагах от кино, когда стоящий у тротуара новенький 'жигуль' напугал их резким сигналом ни с того ни с сего. Девочки шарахнулись, оглянулись - в машине сидела Аленка Родионова.
Тамара так обрадовалась, как будто Аленка собиралась своего 'жигуленка' ей подарить.
- Ой, Аленушка!… Ты что тут делаешь?
Родионова вышла из машины, посмотрела на Галку (как поймешь, хорошо или плохо посмотрела, если на ней темные очки, совсем ненужные в эту погоду?), сказала сказала ей 'здравствуй', а Тамару взяла под руку.
- Ты понимаешь, мама зашла в этот дом на минутку, а сидит там уже полчаса. Скука ужасная. Там ей какие-то туфли предлагают, а вообще-то мы сейчас едем к знакомым актерам с Таганки…
Они прохаживались, а Галка стояла в стороне и глупо ждала. Она только теперь ясно поняла, с кого Тамара 'сдирает' свои моды: та же белая куртка на Аленке, а под ней - брючки и те же белые легкие туфельки, на голове так же чалмой повязан белый платочек, и сумка на таком же длинном ремне висит через плечо. Ну разве что на Аленке все это подороже, ибо фирменное. Важнее те усилия, которые затрачивала Тамара, чтобы не отстать…
Они беседовали. А Галкино лицо становилось таким, словно сейчас она крик нет: 'Граждане, что же такое происходит?! Вы понимаете? Я - нет!'
Вместо этого она дождалась, когда подруга повернется к ней лицом, и окликнула ее, зачем-то улыбаясь.
Тамара прикусила губу в досаде.
- Ты… знаешь что? Ты оторви мне билет и иди сама. Я на журнал опоздаю. Тут у нас один важный разговор.
Галка не понимала и не уходила.
- Если опаздывать, то вместе, - сипло сказала она, но вмешалась Аленка:
- Тебе же русским языком объяснили, чего же ты ждешь?
- А тебе-то что? Ты еще не купила эту улицу и не командуй, пожалуйста! - выкрикнула Галка, и лицо ее залилось краской.
Она сунула Тамаре оба билета и быстро пошла, подняв плечи. Ее шапка, которую она всем сердцем ненавидела, сползла набок и вздрагивала при ходьбе.
- Анекдот ходячий, - вздохнула Аленка и открыла Тамаре дверцу. - Садись, здесь хоть можно спокойно поговорить.
Галка стояла у входа в кино. Ей рано было плакать. Сперва ей надо было уложить в голове факт, который не хотел там укладываться. На афише Юрий Никулин завлекал зрителей на новую комедию. То самое кино, на которое они шли, да не дошли…
А в кремовый 'жигуль' уже села за баранку стройная блондинка в таких же, как у Аленки, очках, и Аленка ей что-то говорила - видно, знакомила Тамару с мамой.
Галка видела, как Тамара сидела на заднем сиденье одна и жадно приобщалась к разговорам и планам этой семьи и скромно улыбалась, чтобы нравиться этой интересной женщине, когда та смотрела в зеркальце 'заднего вида'.
А потом 'жигуль', набирая скорость, миновал кинотеатр и Галку с ее съехавшей назад шапкой.
11.
Семья Андрюши Коробова только что кончила завтракать. Бабушка, папина мать, убирала посуду. У нее темное морщинистое лицо и светлая улыбка, уже знакомая нам по беленькому личику внука. Но сам внук сегодня не намерен улыбаться; не допив чай, он перебрался на тахту, всем видом своим говоря, что никакие силы не сдвинут его оттуда. И соблазны никакие не смогут.
Бабушка подошла, придирчиво пощупала ему лоб.
- Отстань, ба.
- Вроде нормальная. И чего, спрашивается, в молчанку играть? Если что болит - скажи. А не болит - опять скажи, чтоб родные зря не переживали второй день. Ты глянь, апрель-то какой на улице!
- Зачем вы его улицей соблазняете? Мало он там околачивается?
Это говорит мама Андрюши. Она примеряет новый парик. Папа тоже здесь, но его не видно почти, он полулежит в кресле, закрывшись газетами.
- Лучше бы в кино сходили, как в тот раз, чем лежать да колупать стенку! - стоит на своем бабушка, но Андрей молчит, и она отправляется на кухню.
Пользуясь ее отсутствием, мама комментирует насмешливо:
- Это ж надо - в семьдесят лет такая страсть к культурному отдыху! И, главное, напрашивается сама. Как будто у парня нет товарищей, с кем в кино сходить.
Не повернув головы, Андрей тихо, но внятно говорит:
- В гробу я видал этих товарищей.
- Андрей, я не переношу этих выражений, ты знаешь!
- Фунт падает, - вздохнул из-под газеты отец.
- Что? Куда?
- 'Куда'! - передразнил он. - Курс фунта стерлингов, говорю, падает.
- Тебе-то что до этого?
Комната у Коробовых большая, светлая, но в ней всего слишком много: низкие мягкие кресла, тахта, диванчики, застекленные шкафы с резными игрушками и посудой, низенькие столики, торшеры, бра. Господствует же над всем этим огромный стол.
- Петя, - говорит бабушка, входя в комнату, - я как мусор выносила, гляжу - там на доске наша фамилия написана. Это за что?
- Вот хамы! - восклицает мама. - Значит, все-таки повесили нас на доску неплательщиков. Петр, слышишь?
Заслонившись газетой от неприятного известия, отец хмыкает.
