человек. Будет что вспомнить на старости лет, — повелительно проговорила Катя. Кстати, серьезно, спроси, он мне по дешевке такую блузочку не спроворит? Скажи, нужна плата за молчание, а то заложу вас! Ладно, ладно, шучу...
— Кать, как ты считаешь, не бросать его?
— Ни в коем случае!
— Но ведь я даже сама не знаю, как себя вести. Вот видишь, хотела изобразить идеальную жену, только лишние подозрения вызвала.
— А ты не изображай ничего. Веди себя как вела. Чем наглее, тем лучше. Больше уважать будут.
— Сережка ни в чем не виноват, и он любит меня...
— Ты знаешь, я своего братца в обиду не дам, но здесь я целиком на твоей стороне. Маш, чем нас таким жизнь одарила, чтоб от счастья отказываться...
— Я теперь всего боюсь. Ты знаешь, там в салоне у него, по-моему, догадываются о наших отношениях.
— Брось, тебе это кажется. Сейчас тебе все будет мерещиться.
— Нет-нет, я чувствую... Там у него есть одна администраторша. Сама, наверное, не прочь...
— Плевать тебе на нее.
— Она ни одного слова просто так не скажет: «Вы так похорошели... Уже не день, а вечер». Змея.
— Не обращай внимания.
— Как не обращай, когда только об одном и думаю: здесь бы не проговориться, там невзначай не то не сделать. И кажется, Юлька что-то учуяла...
— Слушай, а хочешь, я тебе погадаю... Давай-ка свою руку, быстро.
— Только твоего гадания не хватает! Опять кто-нибудь умирать будет...
— Пусть жизнь рассудит!
— Перестань! Пусти!
— Вот смотри, смотри! — затараторила Катя. — У тебя же тут явно два мужа — вот, просто совершенно очевидно. Даже говорить не о чем!
— Кать, не морочь голову!
— Так, бугор Венеры припухший — а ты у нас, оказывается, сексуальная...
— Что ты несешь...
— Нормально. Линия жизни длинная. Неприятностей нет. Особых. Благословляю, Мария.
— Да ну тебя!
— Слушай, а ты своего модельера хоть чуточку-то любишь? Или все только шмотки да Дом кино?!
— То-то и оно, что люблю.
— А чего ж ты мне тогда голову морочишь? Умничает тут. Брошу не брошу...
— Кать, поговорила с тобой, хоть легче стало. А то ведь с кем поделиться? Ты же знаешь, лучшая подруга — это профессия: не успеешь оглянуться — из-под носа уведут или мужа, или и того хуже...
— Конечно. Если с кем такими вещами делиться, так только с мужниной сестрой!
— Катя!
— Не психуй! Ты же знаешь — прежде всего я женщина и только потом родственница.
Хлопнула дверь, и в комнате с шампанским наперевес возник Сергей.
— Ты чего это так долго? Мы уже заждались, — упрекнула брата Катя.
— А то вам поболтать не о чем.
— О чем тут болтать, когда две голодные женщины шампанского ждут не дождутся.
— Ну, за стол наконец.
Они расселись за столом. Сергей открыл шампанское, разлил его по бокалам.
— За любовь! — торжественно произнес он.
— С удовольствием, — улыбнулась Катя.
— За Машеньку! За то, что моя Маша меня любит. — Сергей вдруг повернулся и как-то странно посмотрел на Машу. —
Да?!
Почему кабинет литературы называют «кабинетом»? Обычный класс. Только на стенах — портреты великих писателей.
В Машиной школе... Хотя в этих стенах правильнее было бы говорить — в школе, где работала Мария Петровна, корпус русской классики был обновлен. Потеснив представителей прошлого века, свое место заняли Ахматова и Булгаков. Под их строгими взглядами ребята, завершившие свой последний на сегодня урок, покидали класс. Маша писала, отвечая, как эхо, на их «до свидания»; ей еще оставалось отразить этот урок в журнале и в своем личном гроссбухе.
Наконец класс опустел, но и минуты не прошло, как дверь распахнулась.
На пороге стояла Костикова. Улыбка ее выказывала ответный взгляд учительницы.
— Забыла что-нибудь, Костикова? — не отрываясь от записей, пробурчала Маша.
—Я? Я — нет... Откровенно говоря, я думала—это вы кой-чего забыли. Мелочь, конечно...
— Ты о чем это?
Маша повернулась к ученице.
— О том, что вы у Инги Бабич отобрали. Вы ж это не совсем... приватизировали? Посмотрите и отдадите, насколько я понимаю... ведь так?
И видом и тоном Костикова старалась снизить значение поднятого ею вопроса. Будто в сумку учительницы попало чужое расписание электричек, да и то случайно.
— Вот оно что...
Маша в упор посмотрела на девочку. Как трудно найти верный тон, когда ученица — подруга твоей дочери, когда по нескольку раз в неделю она бывает в твоем доме.
— Вот оно что... — повторила Маша. — Нет, знаешь ли, я не собиралась мараться. Просто думала: Инга подойдет после урока, разберемся... Ты ее адвокат, что ли? Самой ей слабо?
— Адвокат? — Костикова фыркнула, изумленно и агрессивно сразу. — А кто судиться собирается?! Что она такого сделала? Да это вообще мой журнал, если на то пошло...
Дверь снова скрипуче приоткрылась. Инга Бабич стояла, прислонясь к косяку. Она не трусила, нет, — она томилась.
— Ой, Марь Петровна, и не скучно вам? — лениво проговорила Инга. — Меня, например, «ломает», когда на такую тему «дискашен»...
— Да? А я — хуже, я как будто мухомор съела! И я все равно не пойму, что б вы ни объясняли тут, дуэтом или врозь, как можно с этим — на уроке сидеть! Да в любом многолюдном месте! Это чтение для тех мест, где человек запирается изнутри на щеколду! Не согласны? Тогда давайте превратимся все в этих самых... ну как их?., в нудистов!
— Лучше в нудистов, чем в зануд, — вяло, в пространство бросила Инга.
— Мария Петровна! — как всегда деловито, включилась Костикова. — Чур, ваша ошибочка: это не порно!
— Не знаю, не специалистка, — вздохнула Маша. — Настя, забери, пожалуйста, и не надо больше ничего объяснять.
Чтобы извлечь из сумки журнал, Маше пришлось сначала вывалить на стол две пачки пельменей, потом немецкий маргарин, а найдя «бесценное издание», она отпихнула его на край стола, стараясь не зацепиться взглядом за эротическое откровение на обложке.
— Торгуют-то этим не из-под полы! — осуждающе проговорила Костикова. — Кстати, знаете где? В
