— Не знаю, — осторожно поглаживая его руку, проговорила Катя. — Но вы подумайте, Миша, зачем ему, преуспевающему коммерсанту, ввязываться в это?
Зубков, скрывая неловкость, высвободил свою руку. Поднес к щеке, словно зачесалось что-то.
— Зачем ему, — наступала Катя, — какие-то документы семнадцатого века?
— Не века, а съезда, Екатерина Анатольевна...
— Что?
— Документы Семнадцатого съезда, говорю. Партийного, — уточнил Зубков.
Катя тихо засмеялась, ее рука скользнула по его лицу.
— Ах да... Папа же говорил: про Сталина там что-то... А я... Это из-за вас, Миша... Вы на меня действуете...
— Екатерина Анатольевна...
— Да Катя я. А то нехорошо получается: я тебя Мишей, а ты меня Екатериной Анатольевной, — интимно, почти шепотом проворковала Катя.
— Ты же сама так представилась.
— Я женщина гордая. А тут гляжу: следователишко какой-то, районного масштаба... А теперь вижу: мужик симпатичный и глаза у тебя умные... Но ты чего-то спросить хотел, а я тебя перебила.
— Хотел... — Зубков запнулся и вдруг произнес неожиданно резко: — Ты для него это делаешь?!
— Что — это?
— Ну все... Это...
— С чего ты взял, глупый? Думаешь, у меня с ним что-то было? — Катя замолчала, внимательно посмотрела на милиционера и, тоже меняя тон, решительно добавила: — Ну было. Не хочу врать, было. Но все кончено.
— Расстались?
— Бросил он меня. Семь лет разницы, ребенок у меня, а он молодой, перспективный...
— Подонок он...
— Что ты сказал?! Кто... подонок?! — взорвалась Катя.
— Гоша твой. Георгий Холодов, — сухо ответил Зубков.
— Значит, ты все знал?..
Катя встала. Подошла к окну. Оторвала зачем-то листик от распустившегося в горшке цветка. Снова села.
Милиционер молчал, дожидаясь, пока она успокоится.
— Вообще-то я так и думала, что это твои ребята к нему в комок ходят, — заговорила наконец Катя. — И все из-за этой вшивой папки? Или просто завидуешь, что он в двадцать пять магазин имеет, а ты на свою жалкую зарплату живешь?
— Простите, Катя, — снова переходя на «вы», усмехнулся Зубков, — но я вашу легенду о преуспевающем бизнесмене Гоше вынужден развеять. Магазин у него — плюнуть и растереть. Весь в долгах. Правда, сам ваш герой вроде бы не жулик, чего не скажешь о его окружении... Вот с ними мы давнее знакомство ведем.
— Зачем же ты его подонком назвал? Ну, допустим, взял он эту папку зачем-то, кому от этого холодно или жарко, кроме моего отца? Сейчас эти дела всем до лампочки, понимаешь?..
Зубков не реагировал.
— Ну что ты молчишь? Хочешь, чтоб я перед тобой на колени встала?
— Неужели вы так его любите? — искренне изумился Зубков. — Он же мизинца вашего не стоит!
— Ну что ты мне в душу лезешь, мент! — нарочито вульгарно произнесла Катя. — Какое тебе дело, люблю я его или нет? Тебе мало, что я с тобой даже переспать готова?
— Эх, Катя, Катя, Екатерина Анатольевна... — с сожалением проговорил Зубков. — Ну зачем, зачем это...
— Что здесь происходит?
В дверях стоял Анатолий Федорович.
— Так что же тут?.. — мрачно повторил он.
— Папа... это... — растерялась Катя.
— Я Зубков. Из угрозыска района, Анатолий Федорович. Занимаюсь поиском вашей папки.
— А, здравствуйте, — старик протянул руку. — Очень хорошо, что пришли. Я давно собираюсь вам позвонить, да вот из-за неважного самочувствия...
—А в чем дело?
— Я прошу вас прекратить эти поиски. Если надо, могу и в письменном виде подтвердить эту просьбу, — строго проговорил Анатолий Федорович.
— То есть как прекратить? — опешил Зубков.
— По-моему, русским языком сказано! — заорала Катя.
— Катерина, не надо так, — нахмурился старик. — Товарищ не виноват, он выполняет свой долг. Мы сами затеяли это дело, о чем я глубоко сожалею теперь.
— Сожалеете? Почему?
— У меня есть на то свои причины. К сожалению, я не могу о них говорить...
— Боюсь, что мне известны ваши причины. — Зубков выразительно посмотрел на Катю.
Старик вздрогнул, но, взяв себя в руки, бросил короткое:
— Не думаю.
— А Анна Степановна знает, что вы хотите прекратить дело? — не унимался милиционер.
— При чем здесь Анна Степановна? Документы все-таки не ее, а мои.
— Ошибаетесь, Анатолий Федорович. Это документы государственной важности.
— Вот как? Мне, конечно, лестно, что вы мои скромные изыскания считаете государственно важными, но...
— Папа, он просто карьеру делает на твоей папке! — снова закричала Катя.
— Считайте как хотите. Но я найду преступника. И, может быть, даже приведу его к вам в дом.
— Когда?
— В свое время, — холодно заключил Зубков.
Шведов сидел в кабинете литературы один. От той фразы— из его «Поля чудес» — нестертыми с доски остались только черточки. И то не все. Соорудив из бумаги пепельницу-лодочку, модельер позволил себе закурить «Кэмел». Пачка с верблюдом лежала тут же, рядом, на школьной парте.
Скрипучая дверь распахнулась почти бесшумно, на пороге стояла Мария Петровна с вчетверо сложенным тетрадным листком в руках.
Игорь Андреевич виновато потянулся к пепельнице.
— Можешь не гасить, я тоже полсигаретки выкурю... — остановила его Маша. — И директор, и завуч отправились, оказывается, в префектуру! Фу, сразу полегчало... А то самочувствие было — знаешь, как у Татьяны в последней картине оперы: там же, если помнишь, Онегин совершенно незаконно проникает в ее апартаменты...
— Э нет, сравнение не годится! Ты же не заставишь меня петь то, что пришлось ему? Ты ж понимаешь, солнышко, что «Позор, тоска, о жалкий жребий...» — это никак не мой репертуарчик?
— Разумеется. Шведов — и отказ? Шведов — и неудача, фиаско? Не вяжется. Но я-то, пардон, должна «пропеть» из ее арии... мне просто неоткуда взять других песен! Но погоди, записка мне тут... Висела на двери, приклеенная жевательной резинкой, представляешь? — Маша развернула тетрадный лист. — Ну крысы! Нет, это фантастика!.. А я ведь знала, что мы тут с тобой — как в аквариуме... но чтоб до такой степени... Боюсь, им известно, какое на мне белье! — Маша аж вся дрожала от негодования. — Нет, ты послушай! Послушай! — И она начала читать: — «Дорогая и очаровательная Мария Петровна, за свой авторитет не переживайте, он в очень большом порядке. Мы извиняемся и сожалеем насчет нашего сегодняшнего легкомыслия и некоторой недооценки Вас. С уважением, как бы возведенным в квадрат и в куб. Б. К.».
— Ну? — Шведов недоуменно смотрел на Машу. — Я только не понял, что такое «Б» и «К».
— «Б» — это Бабич Инга. «К» — Костикова Настя. Две виденные тобой сегодня красавицы! Ну, каково? Нет, что ты молчишь-то?!
